- Россия-2020: альтернативные сценарии («Кремлевский гамбит», «Крепость-Россия», «Российская мозаика», «Новая мечта»);
- четыре сценария в зеркале фокус-групп;
- запрос на перемены? –
эти и смежные вопросы стали предметом обсуждения экспертов. С основным докладом выступил А.Ю.Мельвиль (Высшая школа экономики)
NB!
Публикуемый отчет представляет собой сжатое изложение основных выступлений, прозвучавших в ходе семинара. Опущены повторы, длинноты, уклонения от темы, чрезмерно экспрессивная лексика. Отчет не является аутентичной стенограммой, но большинство прозвучавших тезисов, гипотез и оценок нашло в нем отражение.
А.Мельвиль:
Прежде всего – вопреки распространенному мнению, я не думаю, что сценарный метод позволяет прогнозировать будущее. На самом деле они рассказывают о настоящем. Это своеобразная методика разговора именно о настоящем, но как бы глядя из будущего. У нас у всех на слуху чеканные формулировки политиков, говорящих о том, каким должно быть будущее. «план Путина», «Стратегия-2020», «план Буша»… В этих планах формулируется определенная цель, называются способы ее достижения и возможные препятствия. Все это сродни прогнозу, который экстраполирует наблюдаемые тренды в будущее, предполагает учет многообразных факторов и должен обрисовать то, чему еще только предстоит свершиться.
Так вот, сценарии ничего подобного не делают. Да, в их рамках говорится о будущем, но не будущее является главным. Сценарии позволяют увидеть развилки, существующие в настоящем, для чего и создаются образы предельного будущего. Такие предельные образы никогда не будут реализованы. Но с их помощью которых можно выявить, какие слои реальности мы имеем сегодня, какие критически важные воздействия на эту реальность могут быть осуществлены. Если посмотреть на разнообразные прецеденты применения сценарного подхода к российским реалиям – от рэндовских проектов до исследований Эндрю Качинса, от работ Каспэ до работ Сатарова, мы у видим, что все это не прогнозы, а именно предельные образы будущего.
Из этой посылки исходили и мы, начиная наш проект. Мы начали реализовывать его совместно с ИНО-центром Андрея Кортунова, затем на разных этапах к нему подключались другие коллеги – Ирина Бусыгина, Михаил Миронюк, Иван Тимофеев…
Мы хотели взглянуть на возможные альтернативы будущего к 2020 г. Мы попробовали определить независимые переменные и те точки бифуркации, которые могут положить начало разным траекториям развития. Для этого мы провели целую серию семинаров – на базе МГИМО, Академии Наук, РАПН, с привлечением ряда региональных университетов…
В результате были сформулированы четыре базовых сценария:
- «Кремлевский гамбит». Суть его – в размене политической конкуренции на гарантированные «ресурсным проклятием» дивиденды, что мы и называем гамбитом. Сценарий предполагает сохранение действующего социального контракта между элитами и населением. Внешняя среда конкурентная, но не конфликтная. Идиллии нет, но политические процессы в основном управляемы;
- «Крепость-Россия». Интрига этого сценария аккумулирует весь негатив опасностей, тревог и конфликтных трендов, прежде всего действующих извне. Сценарий предполагает резкое обострение международной ситуации, а также конфликтов по периметру российских границ, вступление Украины и Грузии в НАТО, снижение цен на энергоресурсы… Внутриполитическая реакция заключается в сплочении страны под флагом патриотического единения, зажиме оппозиции и т.д. Позитивный результат – мобилизация страны и населения ради противостояния всему комплексу внешних угроз;
- «Российская мозаика». Интрига – в эксплицировании все еще сохраняющихся и активно поддерживаемых страхов и фобий по поводу некоторых тенденций 1990-х гг. Речь идет прежде всего об угрозе если не распада, то дезинтеграции страны. Однако и здесь возможен позитив – для тех российских регионов и тех наиболее предприимчивых индивидов, которые получают шанс использовать такое расслабление ради извлечения собственных выгод;
- «Новая мечта». Этот сценарий предполагает смену политических поколений, обновление элит, смену политического курса в пользу более открытой экономики и политики. Предполагается высокая степень конкуренции во всех областях социальной жизни. Негативным моментом тут является то, что каждый выступает сам по себе и за все приходится платить, не получая при этом никаких твердых гарантий защищенности. В общем, тут описан образ «либерального» будущего, однако без употребления самого понятия «либерализм».
Исчерпывают ли предложенные сценарии весь веер возможных траекторий? Каждый из вас может придумать иные альтернативные сценарии, но в нашем представлении эти четыре сценария все-таки в значительной мере покрывают спектр альтернатив. Каждый из них позволяет по-своему взглянуть на сегодняшнюю ситуацию, на тенденции в российской политике, которые подкрепляются определенностями или неопределенностями за пределами российских границ, поведением rogue states, failed states, экономикой, правом и т.д.
И вот нас прежде всего интересовал вопрос: не придумали ли мы нечто умозрительное, нечто такое, что на самом деле не соответствует настроениям общества. Было интересно понять, в какой мере эти сценарии узнаются общественным мнением, какие из альтернатив воспринимаются как наиболее вероятные, а какие – как наиболее желательные.
Мы ограничились двумя циклами исследований по методике фокус-групп. Я прекрасно вижу все ограничения этого метода – субъективизм, возможность манипуляций и проч., но таковы уж были наши возможности.
Первый этап исследований прошел в марте 2008 г. после выборов, когда население было наиболее политизировано, причем только в Москве, что, конечно, дополнительно деформировало картину. Мы хотели посмотреть, как отреагируют на наши сценарии электораты четырех партий, прошедших в Государственную думу. Естественно, что если бы мы работали еще и с электоратом правых партий, результаты были бы иные. Но мы хотели попробовать работать именно в доминантном поле.
Сформулированная нами гипотеза заключалась в том, что электоральные предпочтения могут влиять на выбор тех или иных сценариев. Сразу скажу – фокус-группы опровергли эту гипотезу. Можно было, например, предположить, что избиратели «Единой России» будут склонны поддерживать «Кремлевский гамбит», а КПРФ и ЛДПР – «Крепость-Россию». Ничего подобного фокус-группы не показали. Вместо этого мы увидели неожиданно широкую зону относительного согласия в представлениях о будущем. Наиболее вероятным сценарием единодушно называется «Кремлевский гамбит». Далее идут «Российская мозаика» и «Крепость-Россия», а сценарий «Новой мечты» единодушно рассматривается как невероятный. А вот когда мы попытались понять, какие сценарии наиболее желательны, то возникла обратная ситуация. Немыслимая «Новая мечта» столь же единодушно считается самой желанной. Далее идут «Кремлевский гамбит» и «Крепость-Россия». «Российская мозаика» как образ «1990-х» категорически отвергается.
Интересно, что и электорат «Единой России», и избиратели других партий воспринимают «Кремлевский гамбит» как нечто сугубо вынужденное. Меня поразило, насколько уверенно обычные граждане рассуждают в терминах «ресурсного проклятия». Мол, нефть – это застой, продолжение сегодняшней ситуации, отсутствие драйва и вообще тоска зеленая.
Второй удивительный момент – выраженный запрос на открытую политику и экономику. Вы все помните исследования М.Афанасьева, показавшие наличие в обществе мощного запроса на перемены. Мы, используя другую методологию, обнаружили то же самое.
При этом к каждому сценарию респонденты охотно придумывают аргументы и объяснения – почему тот или иной сценарий может осуществиться, будет ли это хорошо или плохо. Значит, что-то присутствующее и в их сознании нами все же нащупано.
Еще один вывод. Голосуя определенным образом, поддерживая определенные политические силы и тенденции, люди осознают при этом наличие альтернативы. Будущее в представлении круга наших респондентов альтернативно. Необязательно осуществится «план Путина» – может сработать и «Крепость-Россия».
Если говорить о выявленных осях размежевания, то они не определяются партийными, то есть идеологическими и вообще надстроечными параметрами. Это исключительно возраст и образование. Массовое сознание вообще не расколото по полярным определениям идеологического характера: патриотизм vs. демократия или сильная власть vs. индивидуальные свободы. Выявлена четко выраженная поддержка ценностей «демократического канона» – верховенство закона, конкуренция, открытая политика… Плюс любование образом великой державы – но, что важно, без неоимперского налета. Великодержавность и демократические ценности в массовом сознании друг другу не противоречат.
Нам хотелось проверить полученные результаты, а потому в декабре 2009 г. мы провели аналогичное исследование с помощью компании «Башкирова и партнеры». Фокус-группы были проведены в Екатеринбурге, Воронеже, Калининграде, Новгороде, Новосибирске и Москве – ресурсные ограничения опять не позволили большего. Когда мы говорили на эту тему с Борисом Макаренко, он сказал, что у ЦПТ стандартный цикл – 30-40 фокус-групп. Завидую. Мы провели только по одной фокус-группе в шести регионах. Еще раз повторю – я признаю ограниченность методологии и условность полученных результатов, но и они заслуживают внимания.
Когда я начал работать с новыми транскриптами, то опять ожидал чего-то другого. Я исходил из трех гипотез:
- подтвердится предыдущий вывод, что электоральные предпочтения не влияют на оценки вероятного и желательного будущего;
- на предпочтениях скажется региональная специфика и, скажем, калининградцы отнесутся к нашим сценариям иначе, чем жители Новосибирска;
- поскольку фокус-группы проводились сразу после пика кризиса, этот фактор как-то повлияет на структуру предпочтений.
Первое предположение подтвердилось абсолютно четко. В регионах электоральные предпочтения также не влияли на выбор сценариев и предпочтения опрашиваемых. Вторая гипотеза не подтвердилась совершенно (что меня озадачивает), а третья – частично подтвердилась, но не так, как я ожидал.
Суммирую основные результаты этой волны. Кризис радикально усилил критичность оценок сложившейся в экономике и политике ситуации. «Нефтяная игла» все глубже вонзается в сознание респондентов. Все громче звучит та мысль, что государство не выполняет социальных функций. При этом поддержка status quo объясняется не политическим консерватизмом, а сугубо социальным. Мол, пусть лучше будет так, как есть, лишь бы не стало хуже. Политической подоплеки тут никакой не обнаруживается. Фиксируются патерналистские ожидания, адресованные государству. «Все зависит от власти, мало что зависит от нас». Образ патерналистского государства-няньки виден четко.
Мне показалось, что существует и запрос на качество государственных институтов, но внутренне противоречивый. Так, хорошо видна ностальгия по советской системе социального обеспечения, но в следующем странном формате: «Хотим, чтобы все было бесплатно, но не так, как тогда, а гораздо лучше». При этом в сознании респондентов незыблема установка на священный и неприкосновенный характер потребительского индивидуализма. Хотят потреблять, но безо всякой ответственности.
Есть готовность приспосабливаться: «В принципе жить можно». Но начинает неожиданно пробиваться тема «малых дел». «Давайте сами что-то сделаем, если государство не может. Почему бы забор не покрасить, если никто этого не делает?».
Отношение к «Кремлевскому гамбиту» стало еще более критическим. Возможно, здесь сказался фактор кризиса. В транскриптах были прямо кричащие высказывания о зажиме конкуренции. Причем электорат коммунистов в этом плане настроен наиболее жестко.
Как совершенно реальный воспринимается сценарий «Крепость-Россия». Тут, конечно, сказалось, что фокус-группы проводились уже после признания Абхазии и Южной Осетии, всего этого периода напряженности.
«Российская мозаика» по-прежнему воспринимается как самый нежелательный сценарий, а «Новая мечта» – как самый желательный, но нереальный. И это продолжает меня поражать – что абсолютно либеральный по своему содержанию сценарий воспринимается наиболее позитивно. Показываемая в нем страна – это страна, в которой хотелось бы жить людям, придерживающихся разных электоральных предпочтений.
Четко прослеживается двойной общественный запрос. С одной стороны, это запрос на преемственность. Никто не хочет потрясений. «Дайте то, что нам положено, но безо всяких рисков». А второй запрос – это запрос на перемены. «Так жить нельзя» – общее мнение. Честно скажу, что не ожидал обнаружить это мнение, причем ярко выраженное, на основе массовых фокус-групп.
С.Каспэ:
Два замечания. Во-первых, Вы говорили о социальном консерватизме. По-моему, это скорее можно назвать экзистенциальным консерватизмом.
Во-вторых, слушая доклад (а до того – читая Вашу статью, которая будет опубликована во втором номере журнала «Полития» за 2010 г., я все время пытался как бы визуализировать то состояние общественного мнения, которое было Вами зафиксировано. И тут вспомнил анекдот начала 1990-х гг. – об алкоголике, который приходит в магазин и спрашивает у продавщицы: «А что это у вас такое на полке – белое, легкое, воздушное?» «Это йогурт». «(Мечтательно) А-а-а… Йогурт… Два портвейна, пожалуйста». То есть мечта-то белая и воздушная, но все равно заказываем два портвейна…
Ю.Благовещенский:
Где можно ознакомиться с подробными итогами исследования?
Не получилось ли так, что фокус-группы состояли из активных граждан, а пассив не попадал?
Возникали ли ситуации, при которых участники фокус-групп отвергали все четыре сценария?
А.Мельвиль:
Первые результаты были опубликованы в «Полисе» – № 4 за 2009 г. Очередная статья, как было сказано, сейчас выйдет в «Политии».
По поводу активных граждан. Технологи, которые работали на фокус-группах, уверяли, что выборка была случайной. Свидетельств, что это было не так, нет.
В Москве против всех четырех сценариев ничего не работало. Внятного объяснения этому у меня нет. В Екатеринбурге – да, были жалобы, что им подсовывают какие-то фантазии. Возможно, это связано с тем, что в ряде регионов модераторами были местные ученики «Башкировой и партнеров». Если бы везде были одни и те же модераторы, результат был бы более достоверным.
С.Магарил:
Сценарий «Российская мозаика» не исключает распада страны. На какой временной горизонт вы ориентировались?
А.Мельвиль:
Каждый сценарий исходил из того, что на дворе 2020 г. Было бы интереснее фантазировать до 2050 г., но проверить этот результат никто из нас не сможет. Поэтому мы привязывались к «Стратегии-2020» и получали соответствующие результаты.
Ни в одном сценарии не было резких формулировок, способных вызвать отторжение. Распад страны – это что-то страшное, поэтому мы о нем не говорили. В рамках «Российской мозаики» предполагается не распад, а расслабление – центр перестает диктовать свою волю, регионы становятся сильнее.
В.Шейнис:
Насколько четко отграничивались все эти варианты друг от друга? Не происходило ли смешение в сознании, например, первого сценария и третьего?
Вы сказали, что на втором этапе большинство респондентов негативно относилось к варианту «Крепость-Россия». Как-то замерялось, в какой степени распространено это отторжение?
А.Мельвиль:
Я не профессиональный социолог. Мне сложно говорить о замерах. Сценарии воспринимались как предельные альтернативы, образы. В каждом случае модераторы спрашивали, что бы вы взяли из каждого сценария, будь вы демиургом. Были забавные попытки создания гибридов. Но это не главное. Важно то, что каждый из сценариев воспринимался как реальная возможность.
И.Дискин:
Какие сегодняшние тренды обуславливали генерацию сценариев?
А.Мельвиль:
Мы пытались определить набор независимых переменных внутреннего и внешнего свойства. Исходили из того, что интересно посмотреть, как влияет динамика внешней среды. Нефтяные цены, локальные конфликты, международное право, страхи, ожидания и т.д.
И.Дискин:
Только вчера в этих же стенах я докладывал результат исследования ВЦИОМ «Социальный потенциал модернизации на примере Южного федерального округа». У нас получилось, что у 75% опрошенных экспертов есть запрос на перемены и модернизацию. Что касается населения, то 52% высказываются за социальную стабильность, а для 48% главным приоритетом является модернизация.
Для населения понятие «модернизация» означает справедливое социальное общество. Для экспертов и бизнеса – инновационную экономику.
Я выступаю резко против того, чтобы называть наше общество патерналистским. Да, население готово потреблять любое количество благ. Но это не патернализм – в обеспечении такой возможности на государство никто не рассчитывает.
Хочу вас порадовать. Когда мы проводили свое исследование, то опрашивали, в частности, людей в возрасте 20-45 лет. Это динамичные рациональные когорты, готовые прилагать усилия для улучшения своей жизни, менять место работы и даже место жительства. Существует корреляция между вербальным и реальным поведением. Многое зависит от того, возникнут ли институты, которые позволят двигаться вперед. Но мотивация есть. Кроме того, мы видим высокий уровень модернизационных установок у большей части элит.
Мы много на этих семинарах говорили о коррупции. Так вот, когда мы спрашивали, какой главный путь борьбы с нею, то получали совершенно разумный ответ – усиление содержательного контроля за результатами деятельности. Это внушает оптимизм.
Говоря о будущем, люди отрешаются от сегодняшней ситуации. Когда мы задали вопрос «Чей курс модернизации вы поддерживаете – Путина или Медведева?», то примерно 68% сказали, что никакого различия не видят. Запрос на изменения существует. Но это абсолютно эволюционный запрос, революций никто не желает.
А.Кузьмин:
Мы говорим о российском патернализме последние 15-20 лет. Между тем в по-настоящему патерналистских странах живем не мы, а французы, шведы и голландцы. Если капиталистическая Голландия для вас не является патерналистской, то бросьте морочить мою старческую голову.
Не надо забывать, что образ либерального будущего как образ позитивный продолжает интенсивно транслироваться телевидением. После того как мы перестали объяснять людям, что там негров линчуют, возникло общее ощущение, что ничего лучше США быть не может, и оно живо до сих пор. Мы же не обсуждаем вопрос, какая там медицина. Мы рассказываем, что там хорошая медицина, но забываем, что она далеко не всем доступна.
Есть замечательный образ будущего, и туда очень хочется попасть. Но непонятно как. Мы когда-то мечтали о шведском социализме. Я никогда не забуду яркое предложение одного моего аспиранта, который сказал, что нам нужно напасть на Швецию и капитулировать через 8 секунд – не позже! – на условиях тотальной аннексии. Вот откуда берется такая иерархия сценариев.
Было бы интересно посмотреть, как связываются композиции терминальных ценностей, отвечающие этим сценариям, с соответствующими композициями операциональных ценностей. Где у нас все хорошо, а где у нас аномии. Сейчас они выражены меньше, чем 15 лет назад. Но время от времени возникает ощущение, что они еще сохраняются.
В сценариях есть много «наведенного» в нас самих – и затем наведенного нами на них. Исследовательский инструмент слишком сильно меняет реальность.
А.Зудин:
Меня поражает, что мы уже 10 лет удивляемся всякому свидетельству того, что демократические ценности стали массовым выбором российского народа. Нет у нас никакого патернализма, а есть комплекс слабости. Нам предъявляют данные, мы удивляемся, потом все благополучно забываем и восстанавливаем прежний дискурс про антидемократизм массового сознания, который эмпирически никак обнаружить не удается. Может, проблема в нас самих?
Этот дискурс – не аналитический, а политический инструмент. Причем я не стал бы тут проводить жесткого различия между властью и оппозицией – им пользуются и те, и другие. Но особенно, конечно, оппозиция – потому что в нем единственное оправдание ее нынешнему месту и состоянию. «Народ у нас дикий, а потому за нас и не голосует». «Демократы – это мы, у нас справка есть, а люди нас не поддерживают, потому что они патерналисты».
На самом деле людям не нужна «Крепость-Россия». Они понимают, кто будет платить за эту крепость. Люди не желают идти на коллективные жертвы. Связано это с новым потребительским стандартом. Достаток моей семьи, мой лично и есть главная жизненная ценность. Высокая оценка личного достатка и нежелание идти на жертвы – то, что утвердилось еще в позднесоветский период. Это то, с чего начались перемены. Это было главным мотивом для масс уровня и главным мотивом для элит. И тут ничего на самом деле не изменилось.
Вы говорите, что странно видеть запрос на конкуренцию. А что тут странного? ВЦИОМ, «Левада-центр», ФОМ постоянно дублируют друг друга, но задают немного разные вопросы и, соответственно, получают немного разные результаты. Да, данные «Левада-центра» показывают, что в период правления Путина постоянно увеличивалась доля респондентов, говоривших, что оппозиция все-таки нужна. И тут нет никакого противоречия. Оно есть лишь в головах заинтересованных игроков – как со стороны власти, так и со стороны оппозиции.
С.Каспэ:
Мы почему-то не обсуждаем один из главных результатов исследования. Мы не обсуждаем отсутствие дисперсии по электоральным предпочтениям. Это означает, что люди категорически не считают думские партии акторами, от которых что бы то ни было зависит, в частности, выбор того или иного сценария. Это вообще-то странно, но тут нет ничего нового, и все здесь присутствующие понимают, почему это так. Я о другом. Сценарий на то и сценарий, что у него есть сценарист и режиссер. Будущее всегда кто-то делает. Было бы интересно попробовать идентифицировать реальных акторов, от действий которых зависит реализация сценариев, а дальше посмотреть, как распределяются симпатии граждан между ними. И тогда бы дисперсия обнаружилась. Кто захочет строить крепость, кто будет заказывать йогурт, а кто останется с двумя портвейнами.
И.Дискин:
Я же не зря спрашивал, какие тренды существующей реальности включены в сценарии. Я услышал про страхи и ожидания. Страхи реализовывать никто не будет. Реализовывать будут тренды, которые лежат несколько в иной плоскости. И тогда нужны сценарии, построенные по другим основаниям. В этом случае можно будет и на акторов пальчиком показать. Тут в зале много специалистов, которые с ними лично и непосредственно работают. Тогда будет живая тема: чей сценарий круче, у кого с ресурсами получше, у кого похуже…
В.Хомяков:
Мои ощущения от услышанного совпадают с тем, что я наблюдаю во время частых поездок в Рязанскую область. Во время последней из них местный житель после стакана самогона сказал: «Так больше жить нельзя». Зачем, мол, прогнали коммунистов. Раньше можно было хотя бы в партком написать, а эти «воруют беззастенчиво». А ведь в данном случае речь идет об уровне мельчайшего чиновничества.
Где-то люди пытаются объединяться, когда их слишком уж достает местная власть, когда они чувствуют угрозу. Но меня настораживает, что многие граждане действительно хотели бы жить при демократии, но решительно не хотят бороться за это. Может, появится новый лидер, который соберет людей вокруг себя, но такого лидера мы, наверное, не увидим.
Что-то вызревает, есть такое ощущение. Один из дедов лет 80-ти сказал мне: «Валера, они скоро страну развалят». Вот такие настроения существуют.
К.Денчев:
Какие факторы определяют сценарии? Профессор Мельвиль произнес слово «нефть». Я 20 лет наблюдаю политические процессы в СССР и России и считаю, что и в ближайшие 10 лет ресурсный фактор будет определять все сценарии.
Недавно я побывал на фотовыставке «Линия жизни», посвященной тому, как живут люди вдоль нефтепровода Баку-Тбилиси-Джейхан. По фотографиям хорошо видно, как работает «нефтяное процветание». Оно не решает ни социальных, ни политических проблем. Наоборот, картина делается еще более контрастной. Либо ты зарабатываешь на трубе, либо на нее только смотришь.
Фактически весь XX век прошел под знаком войн за трубы. Что труба может стать страшным оружием, стало ясно еще в 1970-е гг., когда Брежнев и Брандт подписывали газовое соглашение. Тогда газеты писали, что по трубе на Запад пойдут танки…
В 1930-е гг. в мире выучили слово «колхоз». В 1960-е – слово «спутник», в 1980-е слово «перестройка». В 2000-е – слово «Газпром».
Однако дни газовой трубы сочтены. Дорогой российский газ уже сейчас не выдерживает конкуренции со сжиженным газом. Американцы научились добывать газ из сланцев. Не пройдет и 10-15 лет, как трубы окажутся лишними.
Мы живем в постутопические времена. Думая о будущем, мы мыслим не так, как это было принято в классический период. Мы думаем о будущем так, как думают страховые компании. А они думают о том, как избежать рисков, а не о том, как это будущее конструировать. Это – интеллектуальная безответственность.
А.Мельвиль:
Можно было бы придумать другие сценарии – прилет инопланетян, глобальная экологическая катастрофа… Но если посмотреть на набор независимых переменных, то, я уверен, нам остается лишь спорить о названиях этих четырех сценариев. Не гамбит, так инерция. Не мечта, так прорыв. Спектр предельных альтернатив очерчен. Это реалистические альтернативы, произрастающие из сегодняшнего дня, и они позволяют нам видеть сегодняшние проблемы.
В целом же полученные результаты меня радуют. Картина не депрессивна. Это картина общества, которое не лишено перспектив. И, мне кажется, есть основания для осторожного оптимизма.