- что такое модернизация – современные трактовки;
- существует ли специфика российской модернизации?
- социальные и культурные предпосылки современной российской модернизации;
эти и смежные вопросы стали предметом обсуждения экспертов.
Заседание открылось специально подготовленным докладом сопредседателя Совета по национальной стратегии И.Е.Дискина.
NB!
Публикуемый отчет представляет собой сжатое изложение основных выступлений, прозвучавших в ходе семинара. Опущены повторы, длинноты, уклонения от темы, чрезмерно экспрессивная лексика. Отчет не является аутентичной стенограммой, но большинство прозвучавших тезисов, гипотез и оценок нашло в нем отражение.
С.И.Каспэ:
Начать очередное заседание нашего семинара я хотел бы с сюжета, не имеющего прямого отношения к сегодняшней теме. Но некоторое отношение есть…
Наш семинар возник независимо от Бориса Николаевича Ельцина. Тем не менее несколько лет семинар работал в администрации президента. И это был президент Ельцин. И мы знаем, что и тогда, и позже по крайнеймере некоторые оценки и рекомендации, звучавшие на нашем семинаре, интегрировались в систему принятия политических решений. Более того, любой человек, сделавший российскую публичную политику своей профессией, не может не понимать, что без Бориса Николаевича этой политики не было бы вообще. Или она была бы совсем другой. Ну, и последнее – умер старый, больной человек, проживший очень тяжелую жизнь. Прошу всех почтить его память.
(Минута молчания).
И.Е.Дискин:
Проблема российской модернизации сегодня становится все более актуальной – по целому ряду причин:
1) Элиты ищут возможности обоснования своих претензий на сам элитный статус, ищут некий теоретический концепт, который мог быть положен в основу этого обоснования.
2) Все более ощущаются грозные вызовы, проблематизирующие не только качество существования России, но и саму возможность ее существования как самостоятельного геополитического субъекта. Ответом на такие вызовы является возникновение модернизационных проектов.
Сначала необходимо разобраться, что имеется в виду под словом "модернизация".
Должен сказать, что модернизационные теории, которые изучали многие из присутствующих на этом семинаре, были разработаны в 60–70-е годы. И преимущественно мимо нас прошли те фундаментальные изменения, которые произошли с этими теориями позже, в 80-90-е годы. Если традиционным объектом критики модернизационных теорий являлась их общая приверженность идее прогресса, а также тем образам модерна, с которыми фактически отождествлялась европейская цивилизация, то современная теория модернизации не имеет с этим ничего общего. Она прошла сквозь тотальную культурологическую критику и в результате сильно изменилась. Осмыслен опыт модернизационных проектов "азиатских драконов", стран Латинской Америки и т.д.
Итак, стало ясно, что успех модернизационных проектов тесно связан с некими условиями:
1) Модернизационный проект должен осуществляться вместе с трансформационными преобразованиями;
2) При модернизации под словом "осовременивание" подразумевается не подражание каким-то образцам, а создание институциональных средств, наиболее адекватно отвечающих проблемам, переживаемым конкретным обществом. Когда удается использовать специфические характеристики соответствующего национального, культурного и социально-политического развития, тогда и обеспечивается успех модернизации.
В чем специфика российских трансформационных процессов? Без эксплицитного выявления этой проблемы ничего не удастся сделать, поскольку трансформация – та рамка, которая задает пространство возможностей модернизационных преобразований. Если не вкладываться в эту трансформационную рамку, то шансов на успех немного.
Пространство модернизационных альтернатив сводится к четырехчленке – по осям "рациональное – идеологическое" и "телеологическое" – "генетическое".
Анализ показывает, что исключительная особенность России состоит в том, что она развивалась преимущественно в рамках идеолого-телеологической модели модернизации.
Почему нашу страну отличает крайне высокий статус идеологии? Потому что в ней реализовалась неклассическая, не веберианская модель социальной трансформации. Классические модели держались на регулятивной роли религиозных ценностей и моделей. Между тем, все утверждения о том, что Россия есть страна христианской религии, – неправда. Готов привести много примеров, подтверждающих этот тезис, но вообще-то на эту тему есть большая диссертация Павла Николаевича Милюкова.
Для меня важно то, что в результате резкого падения регулятивной роли РПЦ возник иной источник формирования этических норм – русская интеллигенция. И первой заповедью этой квазирелигии стало: "Несть власти, аще не от дьявола". Вакуум ценностного регулирования заполнился радикальными идеологическими конструкциями, чем и объясняется высокий статус идеологии в России
Менялись ли доминирующие модели социального действия в нашей стране? В России издавна очень сильно была развита индивидуализация. Сегодняшний факт, что российское общество является самым атомизированным и индивидуализированным в Европе, даже не является продуктом исключительно советского периода.
При этом Россия за последние 40 лет завершила расставание с традиционным обществом. Возникло парадоксальное явление, когда высокий уровень рационального индивидуализма сочетается с низкой интеграцией индивидов в социальные институты.
Как же тогда существует рынок? Россия пошла по пути "сшивания" партикулярных сетей доверия. Это принципиально другой способ формирования институциональной среды. Это конвенция относительно норм и правил, поддерживаемая самыми разными видами санкций – в том числе криминальных. Сегодня эта конвенция очень прочна, хотя и обладает массой дефектов.
Итак, мы имеем рациональную среду, объединенную партикулярными сетями. При этом насчитывается порядка 35-40% людей, расставшихся с традиционными ценностями и представляющих собой "новую Россию". В этом смысле фундаментальным ограничением модернизации в России является обязательное соответствие любой ее модели ценностям именно "новой России", в том числе ценностям демократическим.
Это не та демократия, о которой много раз говорили российские политики, она не носит либерального характера. Ее важной несущей конструкцией являются патриотические ценности.
В силу такой специфики трансформационного процесса не реализуемы никакие авторитарные модели модернизации, недостатком которых является слабость обратных связей. Могу привести свою любимую цитату из Валуева: "В России самый закон заклеймен неискренностью. Не озабочиваясь определительностью правил и ясностью выражений, он прямо и последовательно требует невозможного". Это результат такого типа модернизации.
Можно продолжать авторитарную модернизацию, но лишь ценой разрушения "новой России" – самой активной и рациональной части населения.
Сегодня в России имеет место смесь двух модернизаций – идеолого-генетической и авторитарной. Альтернативой является смена модернизационной парадигмы и выбор рационально-генетической модернизации (или, что то же самое, модернизации национально-демократической). Национальной в смысле "Nation State", конечно. Никаким иным образом не удастся удержать столь слабую институциональную среду. И эта модель должна быть демократической, потому что без этого она не будет воспринята теми немногими социальными ресурсами, которые под нее можно мобилизовать.
П.Н.Александров:
Что такое упомянутые Вами "вызовы", в ответ на которые осуществляется модернизация?
И.Е.Дискин:
Например, место России в мировом хозяйственном порядке. Почему это существенный вызов? Потому что отсюда проистекает проблема России как сырьевого придатка. При одном хозяйственном порядке это угроза, при другом – огромный ресурс развития.
О.Ю.Малинова:
Не могли бы Вы поместить свои построения в сравнительный контекст? Причем, вероятно, речь тут должна идти не только о Европе….
И.Е.Дискин:
Конечно, это необходимо! Так, сейчас основные дискуссии о модернизации разворачиваются вокруг сингапурской модели. Именно в этом контексте встал вопрос: при каких условиях оказалось возможно реализовать авторитарную модель модернизации, приводящую к относительно органичному развитию. Ответ: это возможно в сравнительно небольшом социуме, когда все друг друга знают лично…
А.И.Музыкантский:
Как в Москве.
И.Е.Дискин:
Это особенно от Вас замечательно слышать – о модернизации в Москве!
(Смех в зале).
Другой пример удачного совмещения генетической модернизации с авторитарной – азиатские "драконы". Он оказался возможен в силу того, что для этих обществ характерна культурная установка на адаптацию к сколь угодно трудным условиям, на доверие к социальной инфраструктуре, вплоть до хранения денег в банках, а не в кубышках, если это нужно стране, и т.д.
Третий пример – Китай. Но это пример другого рода. Конечно, все потрясения там еще впереди, потому что постепенно будет выявляться фундаментальная неорганичность идущих там модернизационных процессов. В течение ближайших 10 лет произойдет такое, что мало не покажется.
В.М.Сергеев:
Что Вы имели в виду под трансформацией и в чем ее отличие от модернизации?
И.Е.Дискин:
Трансформация – это взаимодействие моделей социального действия, распространенных в том или ином обществе, и институтов этого же общества Характер этого взаимодействия определяет определенную типологию трансформационных кризисов. Ответом на эти кризисы являются модернизационные проекты. В этом смысле трансформация – их социальная рамка.
М.В.Малютин:
Существуют ли точки роста национал-демократического проекта? Можно ли их как-то обозначить? Каков потенциальный субъект и носитель этого проекта – если не ограничиваться общей постановкой вопроса о новых слоях?
И.Е.Дискин:
Точки роста безусловно существуют, потому что в стране существует огромная мозаика социальных и политических интересов. Они могут либо авторитарно подавляться, либо, в рамках демократического проекта, консолидироваться.
Субъект модернизационного проекта – вероятнее всего, лидер. Часто ведь созданию более или менее широкой модернизационной коалиции предшествует именно формулировка лидером модернизационного призыва. И тогда появляется определение проблемного поля. У нас же в стране в дефиците проблемный подход, который там, где существуют демократические процедуры, является естественным.
А.И.Музыкантский:
С одной стороны, слова "трансформационные процессы" подразумевают какую-то динамику. С другой стороны, трансформация была определена как рамка процесса модернизации, а это уже статика. Как с этим быть?
И.Е.Дискин:
Модернизационный процесс – это проект, у которого есть субъект, есть дизайн, есть обращение к определенным группам. Но его можно реализовать только путем использования наличных моделей социального действия и через посредство тех институтов, возможность которых задана природой таких моделей. Не может существовать банковская система в условиях, когда люди не готовы вкладывать деньги никуда, кроме как в банку, зарытую на собственном огороде. Это и есть трансформационная рамка.
Я.Ш.Паппэ:
Пока описывался квадрат, определяемый двумя осями (рациональное-идеологическое и генетическое-телеологическое), мне было все понятно. Но потом в докладе появились еще два слова – авторитарный и демократический. Это что, еще одна ось?
И.Е.Дискин:
Авторитарный или демократический – не типы модернизации, а просто еще одно измерение, связанное с тем, как субъект проекта модернизации относится к социальному контексту. В силу этого авторитарные модели чаще всего связаны с рациональным началом. Просто когда все это переводишь на язык политических конструкций, концепция становится более ясной.
В.М.Сергеев:
Всегда предполагается, что модернизация – это направленный куда-то процесс. Но как можно говорить о модернизации, если мы не определили, что такое "модерн" сам по себе? У Вас есть представление, куда, к какому модерну идет модернизация?
И.Е.Дискин:
Прежние модели модернизации всегда были связаны со стандартным образом европейского модерна. Существо поворота в теории модернизации состояло в том, что смыслом модернизации стало создание сколь угодно разнообразных институтов и инструментов, наиболее адекватно отвечающих проблемам, стоящим перед конкретным обществом. Если прежние теории были следованием европейским образцам, то сейчас премьер-министр Малайзии говорит, что модернизация "по-азиатски" возможна и при отказе от ценностей европейской цивилизации.
Н.В.Шатина:
Был ли в России опыт успешных модернизационных преобразований?
И.Е.Дискин:
Был. Это – разгромленная судебная реформа 1860-х годов. И, конечно, предельно успешной была модернизация в СССР 1920-30-х годов. Только это надо правильно понимать – единственной задачей, которую ставила перед собой та модернизация, являлось обеспечение обороноспособности страны. Собственно, она велась в рамках того представления, что война уже идет. Издержки этой модернизации оценивались по критериям военного времени – и в рамках этих критериев она была успешной.
Реформы 1990-х годов – абсолютно российская модернизация, которая носила сугубо авторитарный характер. Все претензии ее авторов на демократический характер в модернизационном смысле являются несостоятельными, поскольку все ее интенции базировались на тотальном игнорировании существующего социокультурного контекста.
Заслугой реформаторов является то, что в итоге была создана критическая масса людей, способных обеспечить в дальнейшем модернизацию уже демократическую.
С.И.Каспэ:
Тут я не могу не процитировать мысль, недавно высказанную нашим коллегой Леонидом Блехером – правда, с минимальной цензурной правкой. Так вот: "Реформами в России называется только то, что делается через… попу. Все иные общественные преобразования, подготовленные и осуществленные без уязвления народа, реформами не считаются. И не осознаются как таковые".
(Смех, аплодисменты).
Д.С.Шмерлинг:
Приходится задать прямой и хорошо известный вопрос – что делать? Не могу не включить в этот вопрос еще одну совершенно роскошную цитату. После знаменитых пушкинских слов, которые знает каждый школьник, про российский бунт, бессмысленный и беспощадный, идут еще слова, которые очень редко цитируются: "Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка".
Так как же не скатываться в такие страшные жестокости и в то же время что-то модернизировать?
И.Е.Дискин:
Хочу всех успокоить. Кровавая модернизация в сегодняшней России невозможна – по целому ряду очевидных причин.
О.Ю.Малинова:
Как я поняла, модернизация порождается усилиями неких субъектов, в роли которых выступают элиты. Идет ли речь об элитах в значении круга людей, непосредственно принимающих властные решения, или же о более широком круге? И во втором случае не должны ли мы говорить не о единственной модернизационной парадигме, а о каком-то их наборе?
И.Е.Дискин:
Я вообще всегда говорю об элитах в смысле Джона Хигли. Всякая группа, претендующая на власть, выдвигает свой модернизационный проект. Это только в современной России есть удивительная элита, которая старается таких проектов в принципе не выдвигать! А вообще это, конечно, вопрос конкуренции. Вот во Франции два кандидата предлагают два альтернативных модернизационных проекта. В России же проходит борьба за ухо государево – и только.
А.И.Музыкантский:
Еще когда обсуждались российские реформы 90-х годов, уже высказывались такие мнения, что возможна только та реформа, которая соответствует наличному менталитету общества. Сегодня я услышал то, что мне показалось созвучным этой мысли. С одной стороны, есть модернизация как проект, задуманный элитой. С другой стороны, есть трансформационные рамки. То есть шанс на успех имеет та модернизация, которая укладывается в эти рамки.
Здесь было включено в состав этих рамок российское отношение к закону, например. Или доказывалась невозможность модернизации банковской системы. И если мы, действуя в пределах этой логики, посмотрим, какое же остается поле для модернизации, то не останется ничего. Если мы не зададимся целью расширить трансформационные рамки для расширения поля модернизации, ничего не выйдет. А мировой опыт говорит, что это возможно. Мы знаем, что были примеры успешных модернизаций, проведенных с расширением трансформационных рамок. Например, Турция. Модернизация, которую начал проводить Ататюрк, на момент ее начала не соответствовала никаким культурным условиям. Пришлось изменить менталитет нации, не больше и не меньше – и это удалось!
Очень хорошее тут было произнесено слово "экспликация". Вот именно - после экспликации наличных условий становится можно смотреть, в какую сторону нужно двигать рамки, чтобы расширить поле реформирования.
С.Магарил:
Модернизация подразумевает разговор об исторических перспективах. Если ее не осуществить, то будет плохо. Я ужесточу этот тезис: политический режим, не обеспечивающий развития, неизбежно рухнет. Это вопрос времени. Проблема в том, конфликты какого масштаба будут сопровождать распад государства.
Я не понял, кого Иосиф Евгеньевич видит в качестве субъекта модернизации. По словам заместителя генерального прокурора, масштабы коррупции достигают $240 млрд в год. События в Кондопоге были вызваны вакуумом власти. И нет никаких оснований не ожидать таких же последствий на федеральном уровне.
Бизнес-элиты. За 9 месяцев 2005 года под фиктивные сделки за рубеж вывезен 1 триллион рублей. В 2006 – 120 миллиардов долларов. Это что, субъект модернизации?
Каково социальное качество массовых слоев? Уровень межличностного доверия составляет всего 24%, что неизбежно влечет политическую беспомощность.
Интеллигенция – тоже не субъект модернизации. Коллеги, если данные заместителя генерального прокурора корректны, мы вынуждены признать, что основной массив коррумпированной бюрократии – выпускники отечественной высшей школы.
Есть ли у России историческое время, чтобы воспитать субъект инновационно-демократической модернизации? Не уверен.
В.М.Сергеев:
Я крайне скептически отношусь к современным теориям модернизации. Они все время говорят о переходе неизвестно куда.
Моя точка зрения состоит в том, что общество модерна – это общество, которое создало систему метаинститутов, позволяющих решать возникающие проблемы. Это прежде всего парламентаризм, банковская система и университетская система. Здесь уже возникают критерии – есть модернизация или нет модернизации.
В каких условиях возможны метаинституты? Возможны ли они в России?
Тут есть тяжелая проблема, связанная с общими трансформационными условиями. Если мы посмотрим на историю России, то увидим постоянные эксцессы, связанные с противостоянием власти и общества (двойное уничтожение Новгорода, разгром Твери, опричнина, петровские реформы и т.д.). Это позволяет задать базисный вопрос, когда все пошло не так? С моей точки зрения, не так все пошло примерно в IX-X веках, в процессе формирования Русского государства. Оно было сформировано как международная банда уголовников, которая занималась систематическим отловом населения и его продажей на юг, по Волге и по Днепру. Но делать это можно было три месяца в году – все остальное время российские реки несудоходны. А отлавливать же можно целый год. Отловленных надо было где-то держать. Гардарика – это не страна городов, а страна оград. То есть с IX-X века мы имеем культуру концлагеря.
А.Малютин:
Доклад Дискина – прорыв. Ему удалось соединить, сшить ряд представлений, которые до этого существовали разрозненно.
Здесь речь идет не о судьбах Российского государства. В его истории было немало безобразий, когда в результате смены верховной политической власти новая власть осуществляла геноцид "старого" народа, пытаясь заменить его каким-то новым. Тут уже другая проблема.
Все разговоры о модернизации имеют своим фундаментальным ограничением стремительную депопуляцию цивилизации городских русских, возникшей в 1930-е годы. Здесь мое единственное серьезное расхождением с Иосифом заключается в одном: слово "реформа" по отношению к тому периоду времени не стоит употреблять всуе. Была революция сверху в своих наиболее чудовищных формах. По параноидальной ненависти к традиционной крестьянской России император Петр Алексеевич и большая часть большевиков были действительно близки.
Сейчас ситуация упирается в чудовищную демографическую слабость страны. Но 30% "новой России", о которых говорил Иосиф, все-таки появились. Развития через катастрофу, о которой мечтала часть наших либеральных сумасшедших, все-таки не произошло. Этнос ценой очень тяжелых проблем выжил, но вся энергия ушла в гудок, а дальше началась регенерация Советского Союза во главе с антикоммунистами.
Также одна из центральных – проблема смены трудовых мотиваций. Как не было трудом то, чем занимался советский рабочий класс, так не является трудом то, чем занимается сегодня Иван Иванович Иванов, ставший сотрудником нефтяной или газовой компании.
Горбачев абсолютно не представлял себе того общества, в котором он затевал свою реформу. В этом обществе отсутствовали самостоятельные экономические, политические и социальные субъекты. В настоящий момент эти субъекты сложились. Возникло нечто среднее между жизнью по понятиям и жизнью с элементами гражданского кодекса.
Сможет ли модернизационный проект по крайней мере считаться с интересами разнообразных субъектов, как считался с их интересами проект Витте, или ситуация сорвется в новую версию раскулачивания?
Д.С.Шмерлинг:
Использую свое влияние, чтобы сказать несколько слов о том, как семинар работал четыре года на Старой площади. Зал на 1500 мест я брал раз пять или шесть для нашего семинара – туда ходило по 700-800 человек. И нас все поддерживали, кроме секретного отдела. Семинар на Старой площади (кстати, и в Кремле он тоже работал) проводился только потому, что так называемая "семья" Б.Н.Ельцина – в лице Татьяны – как-то резко высказалась в адрес тех, кто хотел закрыть все семинары.
Теперь насчет модернизации. Я столкнулся с этой проблемой, когда мы три года назад делали проект по диверсификации экономики России. Погрузились в книги – и выяснилось, что определений и теорий здесь маловато. Поэтому я приветствую всяческое продвижение в этом направлении. Чувствуется чрезвычайный дефицит текстов, где написано, что такое модернизация, что такое диверсификация. Я призываю всех присутствующих писать побольше текстов на эти темы, поскольку серьезное моделирование этого требует.
И последнее: складывается впечатление, что сделать в стране кое-что можно. Но, возможно, при этом лучше и не знать, что есть какие-то рамки и ограничения, а то можно напугаться и не сделать вообще ничего.
А.С.Кузьмин:
Та теоретическая модель, которая использована Иосифом, представляется мне вполне вменяемой. Но тут утерян очень важный сюжет, связанный с тем, что любой модернизационный проект – это процесс управляемый и прямо требующий управления, соответствующей культуры управления. Модернизационный проект без соответствующей культурной составляющей представляется мне уязвимым во всех отношениях.
Наше общество является высокоиндивидуалистическим. Основной его недостаток – отсутствие кооперативности на всех уровнях. Перестройка потенциально могла что-то такое породить, но быстро сорвалась. Авторитарные модели хорошо проходят в обществе с неразрушенными мощными коллективными субъектами на низовом уровне. Китайское общество и японское общество имеют мощного коллективного субъекта. Мы – нет.
Если нет и не возникает социальной интеграции, то проект обречен, причем обречен не демографически. Может быть, это и есть базовая проблема любой потенциальной модернизации.
И.Е.Дискин:
Выделю два проблемных узла, которые здесь возникли. Во-первых, тему расширения трансформационного контекста. Хотел бы обратить внимание, почему я указывал именно на российскую специфику. Здесь сложилась кооперация, но не в европейском понимании, а как комплекс ассоциаций партикулярных отношений, возникающий через расширение сетей доверия. У нас же все-таки существует банковская система! Феномен состоит в том, что при нынешнем уровне индивидуализма и недоверия не всегда понятно, как она и ее аналоги могут существовать. Но они существуют! Вопрос не в том, что реформы нельзя проводить. Можно – но с пониманием того, как специфически устроены все системы институциональных отношений. Феномен активно растущих в нашей стране инвестиций – доказательство того, что институты доверия все же работают. Либеральные институты не работают, но это не означает, что не будут работать вообще никакие институты.
Говорят, что в России велика коррупция. Но надо учесть, что в России коррупция носит иной характер, нежели на Западе. Это средство воспроизводства доверия. Надо научиться разделять покупку институтов доверия и коррупцию как средство поддержания конвенций. Бороться с коррупцией – все равно, что бороться с системой доверия к институтам. Пока мы не научимся разделять эти компоненты – ничего не построим.
Метаинституты – порождение другого модерна. В России придется выстраивать иные метаинституты. Интересен разбор не 10% успешных модернизационных проектов, а 60-70% неуспешных – чтобы понять, почему они были неуспешными.
Второй узел – проблема демократии. Тем, кто меня знает, ясно, что вывод, к которому я пришел, был для меня крайне неприятен. Но приходится признать, что единственным является демократия, пусть несовершенная, пусть убогая, но у которой есть одно существенное преимущество: она обеспечивает адаптацию и не дает обществу свалиться в жесткий конфликт.
С.И.Каспэ:
Я как-то привык думать, что корень проблемы модернизации – институты. Сначала считалось, что это должны быть институты строго определенного вида, потом сложилось понимание того, что институты могут быть очень различными – при условии, что они исполняют определенные функции, необходимые для успеха модернизационного проекта. Но институты должны быть! И вот у меня возникает вопрос, могут ли эти функции модернизации исполняться вообще без участия институтов? Тут ведь прямо говорилось о несклонности нашего общества к созданию институтов, к их подмене сетями межличностного доверия. Но ведь эти сети остаются лишь обрывками в колоссальном океане межличностного недоверия, вот в чем загвоздка. Могут ли подобного рода сети взять на себя функции полноценных институтов – формализованных и надличностных? И ведь действительно есть основания полагать, что с институтами на этой территории дело не ладится. Я вспоминаю страшные слова Грефа, сказанные им в 2006 г. в Санкт-Петербурге на экономическом форуме: "Государство – это фикция, впрочем, как и частный бизнес. Ничего этого нет – все вопросы решаются конкретными людьми". Вообще говоря, мне кажется, что министр, отрицающий существование государства, тем самым совершает акт государственной измены. Но какая-то существенная часть нашей социальной реальности здесь схвачена.
С другой стороны, бывает и так, что, согласно известной формуле, "жизнь побеждает смерть неизвестным науке способом". Никакой модернизации быть вроде бы не должно, потому что нет институтов – но она все равно происходит. В частности – возвращаясь к той печальной теме, с которой начался наш семинар, – я думаю, что "эпоха Ельцина" есть убедительное доказательство осмысленности термина "модернизация" применительно к России. Если это не было модернизацией, то я не знаю, что еще это слово могло бы означать. Хотя бы потому, что именно в эту эпоху были созданы два из трех метаинститутов, здесь упоминавшихся – банковская система и парламент (а третий, университетская система, так и не погиб – почти все здесь присутствующие где-то ведь преподают!).
Так что думаю, этот разговор будет продолжен на майском заседании нашего семинара, которое целиком будет посвящено фигуре и эпохе Ельцина.