Гасят ли волны ветер? Элитные стрессы и массовые реакции (29 ноября 2012)

Главная страница ~ Семинар "Полития" ~ Гасят ли волны ветер? Элитные стрессы и массовые реакции (29 ноября 2012)

ГАСЯТ ЛИ ВОЛНЫ ВЕТЕР? ЭЛИТНЫЕ СТРЕССЫ И МАССОВЫЕ РЕАКЦИИ

- коррупционные скандалы и кадровые решения – что первично?;

- социально-политические конвенции – подтверждение, апгрейд или пересмотр?

- армия вне политики? –

эти и смежные вопросы  стали предметом обсуждения экспертов. Семинар открылся выступлениями М.Ю.Виноградова (фонд «Петербургская политика») и А.А.Шаравина (Институт политического и военного анализа).

М.Виноградов:

Мне в некоторой степени странно открывать семинар, поскольку в отношении политической конъюнктуры я эксперт скорее «в глубину», чем «в ширину». Для серьезных выводов о произошедшем в ноябре время еще не пришло; пока же слишком велик соблазн либо пересказывать новости и слухи, либо искусственно рационализировать реальность – с ущербом для исследовательской корректности. Поэтому начну с самых общих фактов. Ноябрь стал поворотным месяцем, поскольку некоторые табу, которые в последние полгода стремились не нарушать, теперь нарушены: не трогать правительство, не трогать «своих» (хотя ожидания чистки элит все равно нагнетались). Было желание не отпускать на слишком длинный поводок силовые структуры (несмотря на некоторые послабления, сделанные для них в регионах), было внутреннее понимание, что хотя рейтинги падают, лоялистов не стоит совсем уж деморализовывать, разрушая их картину мира. Последние 13–15 лет у нас не слишком увлекались рейтинговыми фигурами политики, за исключением двух первых лиц. Власть легитимировалась не столько тем, что она такая уж умная и красивая, сколько тем, что не позволяет вырасти рядом с собой никому умному и красивому.

Можно спорить, что стало причиной ноябрьских событий: некоторые эксперты видят аналогии с осенью 1996 г. (снижение публичной активности главы государства и громкие отставки), другим он напоминает 1997 г. (приватизация «Связьинвеста» и спровоцированная ею «война всех против всех»). Я, напротив, считаю, что не надо искать в истории механические повторы событий, поэтому попытаюсь сделать резюме происходившего за текущий год и показать, как в этом контексте выглядят события последних недель.

В сентябре 2011 г. начинается новый этап внутренней политики, связанный с воссоединением общественной и политической жизни. У власти формируются три ключевых приоритета. Во-первых, профилактика возможного раскола элиты, который часто сопровождает политические потрясения. Даже акция PussyRiot прочитывалась не как общественная акция протеста, а как сообщение одной конкретной группы другой, переданное с совершенно конкретной целью. Второй приоритет – выбор между стратегиями заигрывания и запугивания по отношению к оппозиционному движению в пользу последней (думаю, впрочем, что не окончательный). Третий – в условиях возросших рисков для всей конструкции действующей власти – уточнение опасностей, вносимых ходом внешнеполитических событий.

Через эту призму и можно посмотреть на действия власти. В направлении предотвращения раскола элиты было сделано два шага: сначала, в прошлом декабре, – возвращение губернаторских выборов, которое не было ответом протестному движению, но было способом не допустить активного вовлечения в него региональных элит. Затем более очевидное действие, проявившееся к маю, – максимальное ослабление всех возможных игроков: слабое правительство, слабые министры, ослабленная «Единая Россия» (появился ОНФ). Хотя ослабление всех политических игроков и дурно повлияло на качество управления, но обеспокоенность тем, что часть элиты пойдет по пути самостоятельного проектирования своего будущего «без Путина», значительно уменьшилась. Если в декабре горизонт политического планирования был примерно полугодовым, то теперь он расширился до года.

Повторюсь, власть выбрала курс на запугивание своих оппонентов. Политическая реформа, заявленная в прошлом декабре, преследовала цель раскола оппозиции на тех, кто вовлечется в легальные политические институции, и на радикалов; но затем она была фактически секвестрирована. Российская элита расколота, поскольку решения принимаются на уровне рефлексов: значительная ее часть интуитивно исходит из того, что в конце 1980-х гг. власть была слишком уступчивой и поэтому потеряла «великую страну», другая ее часть все же убеждена, что политика нужна для того, чтобы договариваться. Носители этих точек зрения существуют независимо от своих кланов и других групп, они есть во всех элитных дивизионах. На инаугурации президента 6 мая и те, и другие присутствовали в сопоставимом количестве. Однако есть следующая проблема: действиями последних месяцев удалось деморализовать протестную публику (временно или нет?), но возник разлад с остальной частью общества. Рейтинг доверия к Путину с марта по текущий четверг (29.11) упал с 57% до 41%. Действия власти, призванные вызвать волну общественной поддержки, не давали результатов вплоть до отставки Сердюкова и назначения Шойгу, но и это событие реализовалось только наполовину – за неделю произошел рост популярности Путина до 46%, но когда началась антикоррупционная кампания, возник обратный эффект, рейтинг вернулся на прежние позиции. Сама кампания оказалась скорее контрпродуктивной.

И последний пункт. За текущий год у истеблишмента укрепилось интуитивное представление об агрессивности внешней среды и о том, что ситуация будет только усугубляться. Оно стало доминирующим в том числе в связи со сделанной российской элитой однозначной ставкой на победу республиканцев в США. Этот ошибочный прогноз повышает напряженность политической жизни, и внутренней, и международной.

Подводя некоторые итоги, обозначу вопросы и сюжеты, имеющие ключевое значение для ближайшего полугода. Относительно формирующегося антикоррупционного законодательства: возникнет ли пассионарное поколение «опричников», которое придет на смену коррумпированной элите? Мой ответ – скептический; таковых я не вижу, но интересно было бы услышать и другие мнения. Как будут меняться настроения жителей крупных городов? По-прежнему считаю, что московские настроения напоминают атмосферу конца 1980–х гг., с ее резкими перепадами от эйфории и ажиотажа к депрессии и бессилию. Тезис следующий: первичные потребительские аппетиты начинают расходиться с интересами действующей власти. Меня как-то зацепил пример, когда в августе во Владивостоке открыли новые мосты и массовые празднования населения приняли совершенно эйфорический характер, напоминая московские события протеста – своей атмосферой солидарности и бесконфликтности Поэтому я делаю вывод, что и в Москве был запрос прежде всего на самоорганизацию, на ощущение собственного присутствия, который будет только укрепляться. Я думаю, что работать с этим солидаристским запросом городского населения власть пока не умеет.

Базовый вопрос: как преодолеть возрастающий в современной политике фактор случайности? Значительно усилилось прикладное понимание права (вплоть до стихийной реализации разных шизофренических законодательных инициатив), снижающее пределы прочности системы: если в решающий момент все зависит от конкретного поведения омоновца, следовательно, фактор случайности возрастает колоссальным образом. Этот фактор может отразиться уже, например, на выборах главы Московской области.

С.Каспэ:

Хочу зафиксировать еще один серьезный вопрос, на который коллега Виноградов дал довольно краткий и уклончивый ответ. Каков может оказаться результирующий эффект «огня по штабам», открытого в ноябре? То ли эти «военные действия» сработают на дополнительную легитимацию власти, то ли наоборот – поскольку в трансляции федеральными телеканалами все происходящее принимает специфическую окраску. Массовая реакция может быть примерно такой: «Мы и так знали, что есть коррупция, но теперь-то вы сами признались!» Можно ли кидать в топку поддержания легитимности головы бояр? Это пламя сначала грело, но теперь оно затухает. Какими могут быть последствия «элитных» событий для более широких общественных настроений?

М.Виноградов:

Отвечу сразу и на этот раз не уклоняясь. Антикоррупционная кампания, как мне кажется, имеет большой революционный и антигосударственный потенциал. Коррупция, как известно, это «смазка» государственной машины, и ее тем больше, чем больше государства присутствует в экономике. Безусловно, имиджу системы в целом нанесен ущерб: существует риск дискредитировать все те достижения 2000–х гг., которые подавались как знаковые (ГЛОНАСС, сельское хозяйство, Superjet и др.).  Журналисты работают, как могут: возникает куча стереотипов, что в целом опасно и саморазрушительно. Социология показывает, что разделение между коррумпированными чиновниками и первыми лицами страны в массовом восприятии стирается, на фокус-группах все чаще говорят о потребительских аспектах жизни не только абстрактных чиновников, но и политических персон первого уровня. Поэтому создавать из руководителя какого-то комиссара Каттани, который узнал про все недавно и теперь никому не даст спуска, не самый дальновидный способ формирования повестки дня.

С.Каспэ:

Осталось включить пункт «разоблачение коррупции» в состав 275 статьи УК – «Государственная измена»…

М.Виноградов:

На мой взгляд, очень опасно, что мы в принципе можем представить себе ровно такие же сюжеты относительно, например, Сергея Шойгу

С.Каспэ:

Александр Александрович, к Вам два вопроса: что на самом деле происходит с армией?  и как происходящее соотносится с общеполитическим контекстом последних месяцев?

А.Шаравин:

Военные элиты находятся в стрессе уже довольно длительное время. Кадровые решения были ожидаемы: в военном руководстве все знали, что министр обороны в декабре уйдет. Однако я не предполагал, что последовавшие события будут сопровождаться таким скандалом. Вообще непонятно, что первично – скандалы или кадровые решения? Все переплелось в клубок, действия спровоцированы множеством факторов, но ничего делать было уже нельзя. Гораздо больше, чем причины всей этой суматохи, меня интересует, приведет ли происходящее к пониманию того состояния, в котором находятся силовые институты, и того, что с ними надо делать.

Весной бывший главком Медведев, готовясь к сдаче должности, объехал различные силовые ведомства и везде говорил одни и те же слова: мы практически уже имеем новые вооруженные силы, остается их только перевооружить, – и все будет замечательно, реформа осуществлена. Он говорил также, что мы уже перешли от прежней советской милиции к новой полиции; нечто похожее звучало и на коллегии ФСБ, хотя это событие меньше освещали в прессе. Уходящий президент повторял, что серьезнейшие преобразования в силовом секторе государства почти завершились, что все скоро заживут в прекрасном новом мире. Выводы эти оказались не совсем точными, новый министр сразу же сказал, что надо многое начинать сначала.

Шойгу сразу же предпринял ряд шагов по отмене того, что вводилось ранее. Того, что было принято «на коленке» и на основе пренебрежения мнениями не только военных ученых, но и специалистов по безопасности из других сфер. Лично я (но не я один) уже почти 20 лет говорю, что не должны силовые институты советского государства воспроизводиться в современной России. Было бы абсурдно, если бы большевики в 1917 году предложили создавать РККА силами руководства царской армии, а не Троцкого и Фрунзе (именно подобный абсурд, кстати, воплотил в жизнь Ельцин в 1990-е гг.).

Шойгу как квалифицированному гражданскому министру должны быть понятны проблемы безопасности; он умеет выстраивать отношения с генералами и вообще проявил себя как неплохой менеджер. На этом фоне особенно удивительно совершенно неуместное возвращение ему погон генерала армии и явление его в мундире, на котором орденских планок больше, чем было у маршала Жукова. Для военных он только гражданский человек, и снискал бы больше уважения, если бы по-прежнему ходил в костюме. К тому же кадровые решения в собственно военной среде были скоротечными и необоснованными: нельзя одновременно менять и начальника генштаба, и министра обороны. Огромный военный механизм разом потерял всю свою «верхушку». Михаил Виноградов упоминал, что из-за подобных шараханий вся государственная машина может пойти вразнос. Не знаю, как насчет всей, но военную машину последние кадровые изменения действительно ввергли в ступор.

Шойгу сразу же принял ряд принципиальных решений, которые многое перевернули с ног на голову: например, долго было принято радоваться тому, что создаются перспективные в контексте международной ситуации единые войска воздушно-космической обороны, но он резко остановил этот процесс. Решать такие вещи без обсуждений, без экспертной оценки (то есть по способу того же Сердюкова) нельзя! Главный минус предыдущего министра заключался в неумении слушать: он принимал решения, опираясь лишь на личные соображения (ведь проучился же он три месяца в Академии Генерального штаба!). Я ему лично говорил: «Вы не должны принимать решения самостоятельно, вы должны выбирать из вариантов, предлагаемых профессионалами». Он этому так и научился, поэтому мы и наблюдали множество противоречащих друг другу ходов: сначала увеличивали численность контрактников, потом бросили это дело и набрали срочников, поскольку контрактники не удовлетворяют требованиям; потому опять решили комплектовать войска контрактниками. Однажды я спросил генерала Макарова, лишенного этой ситуацией даже права голоса, почему принимаются противоречивые решения. Он ответил, что мне просто не известны секретный план. На самом же деле, если судить по тому, что было на виду, либо плана не было вовсе, либо он был совершенно негодный. А предыдущий начальник Генштаба генерал Балуевский, обладавший тонкий пониманием ситуации и имевший силы противоречить министру обороны, довольно быстро был вынужден уйти со своего поста. Что, конечно, говорит о мощной воле Сердюкова, в этом ему не откажешь.

Последние преобразования вооруженных сил происходили спонтанно. Появился миф, что мы уже перешли от массовой мобилизационной к современной компактной армии, и что это заслуга Сердюкова. На самом же деле многие из изменений были категорически вредны! Существуют вещи, трогать которые нельзя ни при каких обстоятельствах: например, переводить главное командование ВМФ в Петербург. Глупейшее решение, никто не мог озвучить ни одного убедительного с военной точки зрения довода, кроме одного: «Он же там был когда-то!». Но в условиях XXI века переносить органы военного управления в непосредственную близость к границе – нонсенс, не говоря уже о цене вопроса, измеряемой миллиардами долларов! Штаб Западного военного округа (возник в результате слияния Московского и Ленинградского военных округов) также перенесли в Санкт-Петербург и также не привели ни единого аргумента, – а это системы связи, защищенные коммуникации! Бессмысленные траты. Ну, или затеянное Шойгу очередное переодевание военных, но об этом уже никаких сил нет говорить…

Не меняется сущность силовых структур, не меняются военно-служебные отношения: «человек в погонах» остается бесправным винтиком, причем даже еще более бесправным, чем в Советской армии, где все же работали еще и партийные структуры. Теперь ничто не способно ограничить произвол командира. Кадровый отбор – это отрицательный отбор. Наверх не может пробиться никто из по-настоящему талантливых, с квалификацией, соответствующей должности. Система обеспечения жильем отрезает их от столичных центров – если нет своей квартиры, нет шансов здесь оказаться. Кстати, когда-то я попал в Генштаб именно потому, что был своевременно надоумлен добрыми людьми купить кооперативную квартиру в Москве. Самое же главное, – не изменились отношения между военнослужащим, государством и обществом. «Человек в погонах» до сих пор не стал полноправным членом общества. В частности, армия продолжает выступать как votemachine, которая всегда голосует «как надо». Недавно, если помните, около 200 военнослужащих на Дальнем Востоке заболели пневмонией – из-за чего? Из-за того, что их сутки возили туда-сюда по избирательным участкам. Втягивать солдат (как и, скажем учителей) в такие вещи недопустимо – это дискредитация вооруженных сил (и системы образования). Люди, участвующие в подобных акциях, испытывают огромный внутренний дискомфорт, поскольку должны быть вне политики, но участвуют в ней вынужденно и дурным образом.

С.Каспэ:

Вы знаете, я буквально сегодня читал в «Коммерсанте» материал о деятельности прекрасных дам в министерстве обороны, где, в частности, было упомянуто, что между собой эти дамы называли офицеров и генералов, приезжавших из регионов и подолгу ожидавших в их приемных, «зелеными человечками». Так какова же мера терпения «зеленых человечков»? И что изменится в их настроениях с назначением нового министра?

А.Шаравин:

Именно поэтому назначение Шойгу было воспринято с эйфорией. Все знают, что Шойгу, хоть и гражданский, умеет выстраивать отношения с людьми в погонах: в ведомство МЧС он привлек наиболее авторитетных генералов и эффективно использовал их опыт. Однако по его действиям видно, что к должности он не готовился, что назначение действительно стало для него неожиданностью.

Военные более чем терпеливы, но даже при этом взрывы негодования происходили – упомянутый генерал Балуевский мог ответить ясно и четко, что возражает против того или иного решения министра. Многие профессиональные молодые генералы за такое поведение поплатились должностями. Сейчас заново отстроить эффективную машину вооруженных сил будет трудно, но предпосылки к этому есть. Многие критикуют уже и Шойгу, и в том числе я, но более подходящую фигуру трудно было бы найти.

И.Дискин:

С моей точки зрения, надо попытаться выделить эксплицитные факторы, определяющие тот фон, на котором действуют высшие власти. Хотя я готов согласиться с Виноградовым, что с рефлексивностью у власти плоховато, но все-таки считаю, что очень важно посмотреть на макропроцессы, задающие рамку всех обсуждаемых нами событий.

На мой взгляд, ведущих макропроцессов два. Во-первых, появились слои и группы, для которых ценности становятся определяющим мотивом действия. Само по себе это банально, но небанально то, что внутри этих групп существует разрыв между ценностными мотивациями и их собственными интересами. Турбулентность этого разрыва задает рамку происходящего. Спад социальной активности, который мы сейчас наблюдаем, связан с определенным этапом рефлексии, с тем, что конфликт ценностей и интересов нуждается в урегулировании.

Во-вторых, совершенно недооценены фундаментальные политэкономические изменения, происходящие в стране. Имел место серьезный рост потребления, реализовывались высокие притязания потребителей. Кризис притязаний поставил вопрос, от кого сегодня зависит судьба дальнейшего экономического развития: если раньше темпы экономического роста зависел от решения примерно трех десятков человек, которых можно было элементарно собрать в Кремле, то сегодня характер экономической жизни, по моим подсчетам, определяет не менее чем полтора миллиона человек. Это совершенно другие по своей численности и по своему качеству группы, поэтому конвенции, конечно, должны быть пересмотрены, но обойтись без конвенций категорически нельзя! Французская школа конвенциональной экономической социологии об этом довольно много говорила.

Когда судьбу страны решают полтора миллиона, в ручном режиме проследить за всеми вызовами совершенно невозможно, поэтому стремительно разрушаются старые регулирующие механизмы, возникает множество альтернативных центров. Появляется необходимость выработки новых механизмов взаимодействия. Я утверждаю, что в результате конфликта ценностей и интересов и политэкономических трансформаций радикально изменился социально-политический контекст, а адекватное представление о нем у власти отсутствует.

Еще одним изменившимся параметром в рамках новой российской политэкономии является мотивация: существенно снизилась роль административного ресурса в реализации экономических и коммерческих интересов, резко возросло значение реального взаимодействия в коммерческой среде. Доля субъектов экономической деятельности, живущих по законам рынка, составляет примерно половину российской экономики. У этой половины растет спрос уже не на влияние, а на нормальное государство. Впервые в российской истории появились начатки платежеспособного спроса на государство! Таким образом, наметилось острейшее противостояние между «рыночниками» и бенефициариями административного ресурса. Однако сузившееся пространство административного ресурса не означает согласия его держателей со снижением объема ренты, напротив – поэтому они безудержно повышают ее цену. Отсюда возникает серьезная общественная напряженность.

На недавнем заседании Общественной палаты Елена Панфилова произнесла важный тезис: изменился сам характер коррупции. Раньше она была добровольным соглашением бизнеса и чиновников, а теперь приобрела форму рэкета. Обостряется противостояние владельцев капитала и владельцев административной ренты, корни всех обсуждаемых нами явлений – в этом противостоянии. В силу существования множества центров принятия решений возникает хаотическое движение в сфере политики, которое в условиях ослабления конвенциональных форм регулирования выходит в публичную плоскость. Такова каузальная схема, которая может объяснять существующие реалии.

Появятся ли новые чекисты, новые опричники? Я считаю, что нам предлагается совершенно другая схема! Никто не обращает внимания на то, что в законодательстве по борьбе с коррупцией важнейшим является закон о нормах общественного контроля (перед вами, кстати, один из его авторов). Ни одно решение министерства, выносимое в правительство, уже не может быть принято без обсуждения на общественных советах, которые теперь не зависят от глав соответствующих ведомств. Меняется и порядок формирования Общественной палаты – опять же с целью снижения влияния административного ресурса. Предлагается схема, за которой стоит простая мысль: все общество не купишь, поэтому придется подчиниться закону!

А.Музыкантский:

В замечательном выступлении коллеги Дискина было упомянуто о сужении поля применимости административного ресурса, по причине чего растут и ставки в политических играх. К слову, мне недавно рассказали историю, как у одного арестованного бизнесмена отобрали флэшку, вообще не имеющую никакого отношения к делу, не имеющую даже формального статуса вещественного доказательства, – и предложили родным арестованного выкупить ее за 20 млн. рублей. Раньше за такие деньги можно было самому на свободу выйти!

В последнее время много говорится о коррупции в вооруженных силах – и одновременно об успехах военной реформы. Замечу, что уж если воруют, то воруют везде, где можно. Мне очень слабо верится в те высказывания, что боеспособность армии увеличилась. Как это так – на строительстве, земле и т.д. они воровали, а на закупках вооружений – нет? Так не бывает. Рогозин на днях высказал мысль, что государство вообще потеряло контроль над минобороны. Очень похоже на правду.

Ситуация просто призывает к общественному контролю. Надо создать общественную комиссию, которая разобрала бы накопившийся за последние пять лет беспорядок и объективно оценила бы современную боеспособность армии и обороноспособность страны. Эту идею надо продвигать любой ценой: реальная боеспособность познается не отчетами и декларациями, а в сражении, а это очень дорогой способ ее измерения.

В.Игрунов:

Я чувствую себя немного обделенным, поскольку обычно являюсь сторонником концептуального рассмотрения, выстраивания теорий. Но ведь для этого надо понимать эмпирику, а о ней сегодня странным образом не было ничего сказано! Уже в первые месяцы после назначения Сердюкова выяснилось, что идет масштабное разграбление собственности вооруженных сил. Если оно шло в таких масштабах, что даже до меня доходила такая информация, то очевидно, что в течение шести лет она могла дойти и до других людей. Видимо, на этот грабеж была дана санкция. А теперь на уровне отношений между конкретными людьми и кланами случилось нечто такое, что позволило начать процесс, прецедентов которому не было в последние 20 лет.

Любые исторические механизмы имеют человеческое воплощение, и иногда, чтобы их вскрыть, достаточно изучить человеческий материал: когда не только санкция на грабеж отнимается, но и кто-то подвергается реальному репрессивному давлению, имеет место нечто серьезное. Надо понять, что изменилось между Сердюковым и президентом, без этого понимания невозможно строить концепции!

И.Дискин:

В отличие от коллеги Виноградова, я полагаю, что информационная атака на «коррупционеров» не приведет к радикальному ослаблению государственной власти. Власть убедилась, что ничего страшного не произойдет, что нет угрозы антигосударственной мобилизации низов. Значит, можно заняться реальным самочищением.

А.Шаравин:

Сердюков совсем не первопроходец в области армейской коррупции, но до него она происходила не в такой наглой форме. Более того, первые шаги прошлого министра обороны были эффективны: он поймал нескольких коррупционеров высокого уровня, но на этом остановился. Интересы государства вошли в противоречие с тем, для чего он на самом деле использовал свою должность.

А.Махлай:

Мы знаем, что под руководством Сердюкова закончился целый этап развития вооруженных сил России: произошел полный слом советской военной машины, была полностью ликвидирована мобилизационная система комплектации армии. Сегодняшних вооруженных сил не хватит и на три дня войны, у нас нет никакого резерва! Ликвидирована полностью система военных комиссариатов – там сидят одни бессмысленные и бессильные старушки. Ликвидирована военная мысль – академии перенесены, убраны из больших городов. Ликвидирована система профессиональной подготовки кадров – в Академии Генштаба сегодня обучается 12 человек, причем не истории военного искусства, а менеджменту. Ликвидирован ВПК как единая система генерации и реализации идей в области науки и техники, его остатки работают исключительно на экспорт вооружений. Коллега Шаравин говорил о том, что 200 солдат заболели воспалением легких – по моим данным, их было 800, из них семеро умерли.

Почему все это произошло? Единственным лекарством может быть общественный контроль: общественность должна получить доступ ко всей информации о положении дел в армии.

С.Каспэ:

В завершение хочу зафиксировать одну проблему, которая, видимо, останется предметом наших дальнейших размышлений. Все выступавшие так или иначе выходили на мысль об отсутствии иных инструментов исправления наших больных институтов, кроме гражданского контроля. Но далеко не все участники семинара разделяют оптимизм коллеги Дискина и считают, что гражданский контроль не является угрозой власти сам по себе. И не приведет ли расширение гражданского контроля к дальнейшей делегитимации всей властной конструкции вообще?