- новая версия российского политического дизайна: институты и персоны;
- перспективы конкурентной политики – публичной и непубличной;
- диархия: умозрительная конструкция или реальная возможность? –
эти и смежные вопросы стали предметом обсуждения экспертов.
Заседание открылось специально подготовленными докладами А.Ю.Зудина (Центр политических технологий) и победителя конкурса предвыборных прогнозов семинара "Полития" И.Е.Дискина (Совет по национальной стратегии).
NB!
Публикуемый отчет представляет собой сжатое изложение основных выступлений, прозвучавших в ходе семинара. Опущены повторы, длинноты, уклонения от темы, чрезмерно экспрессивная лексика. Отчет не является аутентичной стенограммой, но большинство прозвучавших тезисов, гипотез и оценок нашло в нем отражение.
С.Каспэ:
Наш семинар открывается приятным объявлением. Как вы помните, на ноябрьском заседании, состоявшемся за три дня до думских выборов, был проведен конкурс прогнозов их исхода. С удовольствием сообщаю, что безоговорочным победителем конкурса стал Иосиф Евгеньевич Дискин, средняя ошибка прогноза которого составила 1.13%. Для сравнения – средняя ошибка прогноза Фонда "Общественное мнение", рассчитанная аналогичным образом, оказалась равна 1.2%. Так что – поздравляем коллегу Дискина!
(Аплодисменты, триумфатору вручается приз – бутылка хорошего массандровского вина).
Естественно, мы пригласили Иосифа Евгеньевича выступить с докладом на нашей сегодняшней встрече. Однако он будет говорить вторым; первый же докладчик – Алексей Юрьевич Зудин. У нас очень много сказано и написано о современном политическом режиме – но очень мало выдвинуто идей, способных действительно претендовать на статус концептуальной модели, лишенной визионерства, спекуляций и политической ангажированности. Именно такова концепция моноцентризма, предложенная и обоснованная в свое время коллегой Зудиным. Мы не раз возвращались к ней в ходе наших семинаров; наверное, сегодня самое время вновь поговорить на эту тему.
А.Зудин:
Концепция моноцентризма, предложенная мной для описания путинского режима, в 2004 году была дополнена и уравновешена еще одной прогностической схемой – под названием "деконцентрация". Это было естественным результатом развития концепции моноцентризма, потому что если мы признаем режим моноцентрическим, это означает, что он не воспроизводим в следующем электоральном цикле. Значит, его трансформация неизбежна.
Все это обсуждалось на семинаре "Полития" около года назад . Возьму на себя смелость утверждать, что три тезиса, которые тогда прозвучали, подтвердились. Трансформация режима началась; она развивается в направлении деконцентрации; деконцентрация носит управляемый и ограниченный характер.
Впрочем, мы находимся в начальной стадии процесса, и дальнейшая траектория остается достаточно неопределенной. Можно выделить несколько сценарных развилок, от которых многое зависит. Первая: займет ли Путин пост премьера? Вероятность того, что это произойдет, очень велика, но я бы ее не считал стопроцентной.
Вторая развилка связана с первой. Если Путин станет премьером, то на какой период? Будет ли он переходным главой правительства – или сохранит премьерский пост до конца полномочий следующего президента?
Третья развилка. Будет ли экс-президент выставлять свою кандидатуру на следующих выборах?
Теперь можно перечислить основные характеристики нового политического режима.
1) Ограниченная деконцентрация. В исполнительной власти – новый президент и политически сильный бывший президент, что дает по крайней мере диархии. В Государственной думе проявление деконцентрации состоит в том, что произошла демонополизация ниши кремлевских партий. Как бы скептически или иронически не оценивать "Справедливую Россию", но принципиально то, что она участвовала в избирательной кампании и стала думской партией. В правительстве проявлением деконцентрации стала децентрализация экономического блока. Правительство больше нельзя считать монополистом в проведении экономической политики, потому что часть его функций переходит к государственным компаниям и руководству госкорпораций.
2) Деинституционализация. Побочным эффектом перехода к новой системе становится то, что институт президентской власти утрачивает былую определенность. Все привыкли, что номинальным центром силы является действующий президент. Если Владимир Путин займет пост премьера, будущий президент, даже получив весь объем властных полномочий, по крайней мере первое время будет политически слабой фигурой. Ценой управляемой ротации, управляемой передачи власти становится то, что наши институты становятся не более твердыми, а еще более мягкими. Переход к моноцентризму в свое время означал ослабление институтов, а не их укрепление. Теперь происходит новое движение в том же направлении.
Добавлю, что сейчас общее внимание приковано к тому, как, собственно, будет осуществляться совместная деятельность нового президента и премьера Путина, результатом чего станет полный переворот в головах. Элиты-то быстро к этому приспособятся, а у массовых групп это в сознании не укладывается.
3) Раздвоение властного центра системы. Это не двоевластие, но тем самым в новую конструкцию заложена потенциальная неустойчивость.
Теперь о перспективах диархии. Если мы попробуем оценить, кто на нынешней стадии победил, а кто проиграл, получится интересная вещь. Проигравших можно определить, но вот о выигравших нельзя сказать что-то определенное. Путин проиграл или выиграл? Вроде проиграл, из президента он становится премьером. Медведев станет новым президентом, но президентом политически слабым – это победа или скорее поражение? "Единая Россия" выиграла или проиграла от того, что сумела воспроизвести свое представительство в Государственной думе? С учетом того обстоятельства, что Путин ее не возглавил, она выиграла или тоже проиграла? Выиграли или проиграли условные "либералы в верхах" от того, что институт президентской власти возглавит политически слабый Медведев? Выиграли или проиграли "силовики", которым приписывали намерение продвинуть своего кандидата?
Получается, что количество проигравших превышает число выигравших.
Теперь по персонам. Понятны политические статусы президента и будущего президента. Высокий – у Путина, пониженный – у Медведева. Думаю, что на первых порах экс-президент будет заинтересован в некотором усилении нового российского президента и станет ему в этом способствовать.
Интересно, что будет с Сергеем Ивановым. Многое будет зависеть от того, станет ли Путин премьером, от того, в какой степени Иванов сохранил полноту политического доверия президента. Если соответствующии слухи были не вполне адекватными и Иванов сохраняет всю полноту доверия, то есть некоторая вероятность того, что кандидатом в премьеры будет все же именно он.
Понятно, что в краткосрочной перспективе может произойти значительное усиление роли правительства. Это создает очевидные минусы, прежде всего для Владимира Путина. С ельцинских времен утвердилась определенная модель распределения политической ответственности. Правительство принимает на себя большую часть негатива, защищая тем самым авторитет президента. Для Путина нахождение во главе правительства сопряжено с риском. Его политическая сила может начать убывать. Если это происходит, гарантии стабильности всей конструкции снижаются еще более.
Если Путин становится во главе правительства, мы можем ожидать перевода работы кабинета министров в новый формат. Большая часть политической ответственности будет возлагаться на региональные власти и "Единую Россию". Это – хороший стимул для осуществления кадровой ротации.
Еще одна потенциальная интрига связана с бизнес-элитой. Можно ожидать относительного повышения ее статуса. Предпосылками для этого являются умеренно либеральная репутация нового президента и нынешнее предельное снижение статуса большого бизнеса. Может быть, первая ласточка такого повышения – недавнее интервью Антона Иванова, в котором он высказался за исправление дисбаланса в отношениях бизнеса и власти.
Интересные вещи будут происходить с той частью среднего класса, которую можно назвать ресурсным меньшинством и которая идентифицирует себя с политическими лидерами и партиями 1990-х годов. Эта часть проиграла больше всего. Она снова лишилась политического представительства, она унижена символически и психологически. Ресурсное меньшинство теперь будет стараться установить связи с новым российским президентом. Однако результативность попыток установления этих связей следует уже сейчас оценить скептически. Утверждая это, я опираюсь на факт разгрома СПС на выборах и, соответственно, политический крах Анатолия Чубайса, а также на факт возникновения довольно серьезных проблем у Алексея Кудрина.
Тем не менее мы можем ожидать некоторого оживления публичной конкуренции по сравнению с ее отсутствием во второй период президентства Владимира Путина. Государственная дума может зажить неким бледным подобием политической жизни. Но вся эта конкуренция будет походить на сражения потешных полков молодого Петра I.
Гораздо более интересные вещи могут происходить в борьбе между группировками в верхах. Во-первых, в элите бизнеса появилась новая категория – руководители госкорпораций. Именно эта часть элиты в наибольшей степени совместима с властью. Это те люди, которые способны участвовать в конкуренции между группировками. Во-вторых, речь идет и о появлении новых частных игроков – так, называют акционеров банка "Россия", Тимченко и других.
В заключение – отвечая на вопрос, вынесенный в формулировку темы семинара, – скажу, что мне бы хотелось, как автору концепций моноцентризма и деконцентрации, утверждать, что деконцентрация происходит и что она необратима. К сожалению, безапелляционно заявить этого не могу. Все будет зависеть от того, что произойдет на тех развилках, о которых я говорил.
И.Дискин:
Прежде всего – очень важно понять институциональную специфику современной России. Без этого будет неясно, почему принимаются те или иные решения. Эта специфика состоит в следующем:
1) Слабый этический фундамент институциональных форм. Когда отсутствует внутренняя этическая мотивация, ее приходится компенсировать по завету Дюркгейма: "Санкции поддерживают норму".
2) Двухсекторная социальная этика. Высокие этические требования к своему непосредственному окружению и недоверие ко всем безличным институтам.
3) В основе современного российского институционального генезиса лежат партикулярные нормы. В основе институтов лежат цепочки межличностных отношений, поддерживаемые партикулярными нормами.
В такой среде возникает "путинский институциональный парадокс". При всей слабости институтов наблюдается очень высокий уровень частных инвестиций. В рамках классической экономической теории это необъяснимо, такого не бывает. Частные инвестиции означают, что субъекты частного предпринимательства рассматривают существующие институциональные риски как малозначимые или низкие.
Каковы предпосылки для разрешения этого парадокса? В стране завершилась адаптация основных субъектов к новым условиям, сформировались рациональные, адекватно рефлексирующие социальные акторы. Легко понять, почему большая часть населения голосует за "Единую Россию" – нужно просто посмотреть, в чем заключаются интересы основных субъектов, и их электоральные мотивы станут совершенно ясны.
Можно много спорить о результатах антиолигархической кампании, но один ее итог очевиден: состоялась рационализация позиций и поведения крупного бизнеса. Более того, в результате "принуждения к лояльности" сложилась гораздо более интегрированная позиция бизнеса в целом. Если в 2003 году представители регионального бизнеса кричали, что главной для них угрозой является поглощение их бизнесов олигархическими группировками, то в 2007 году в рейтинге журнала "Эксперт" можно увидеть, что наибольшие темпы роста показали компании, относящиеся к третьей-четвертой сотне этого рейтинга, – то есть те самые региональные компании, избавившиеся от названной угрозы.
Локальные цепочки межличностных связей сложились в большие интегральные сети. Они пронизывают уже большую часть общей институциональной среды. Сигналы, проходящие по этим сетям, стали важным фактором, регулирующим характер всей институциональной среды.
При чем здесь моноцентризм? Когда говорят о моноцентризме, важно понимать, как он работал. Путин занимал позицию верховного арбитра, а отнюдь не демиурга всего социального порядка. Первым его шагом всегда было принуждение конфликтующих сторон к соглашению. К нему приходили люди со своими конфликтами, а он предлагал им сначала разобраться в этих противоречиях самим, затем выступая гарантом достигнутых соглашений. Так сформировалась "путинская конвенция", которую я бы охарактеризовал следующим образом: "иерархия специальных прав субъектов политического и экономического действия". Под специальными правами имеются в виду допустимые границы нарушения формальных норм. Соответственно, санкции применялись преимущественно к нарушителям данной конвенции. Каждый раз удар приходился по тому, кого основные участники конвенции рассматривали как слишком грубого нарушителя формальных норм и в силу этого – уже и норм неформальных.
Если бы так происходило всегда, "путинская конвенция" обладала бы высокой устойчивостью. Но поскольку так было не всегда, в ней возникали противоречия. Поддержание конвенции не могло быть автоматическим. Все время появлялись вызовы ее нормам. И иногда приходилось терпеть отдельные нарушения норм – что тут же становилось свидетельством повышения места в иерархии безнаказанного нарушителя.
Ведь конвенция работает только в одном случае – если быстро растет рациональность субъектов и все они рассматривают поддержание конвенции как действие более выгодное, чем ее разрушение. Но не все действующие лица признавали эту конвенцию вообще и соглашались со своим местом в установленной ею иерархии, в частности.
Другая проблема – сомнения в намерениях арбитра. Как только арбитр начал говорить, что он собирается поменять свой статус, тут же возник вопрос – а кто будет отвечать за базар? Ситуация последнего полугода поставила под угрозу всю конвенцию. Мы видели открытую схватку силовиков, которая была бы невозможна в условиях конвенции. Некоторые элементы крупного бизнеса ("Норильский никель") тоже бросили вызов конвенции и начали открыто нарушать ранее достигнутые и освященные Кремлем договоренности.
Хочу напомнить, что на саммите в Португалии Путин открыто сказал, что не будет никаким премьером, а буквально через три месяца он заявил, что будет премьером. Моя точка зрения состоит в том, что произошла радикальная смена сценария. Он полагал конвенцию достаточно устойчивой – и вдруг началась прямая атака на ее несущие конструкции. Думаю, что такое решение вопроса о премьерстве связано с необходимостью удержать конвенцию от быстрого распада. Если она распадается, то будут уничтожены фундаментальные достижения путинского времени, прежде всего экономический рост.
Какой может оказаться судьба конвенции "после Путина"? Есть два варианта.
Во-первых, ее эволюция, укрепление позиций арбитра (может быть, уже коллективного). Можно ожидать применения символических санкций для поддержания конвенции, с тем, чтобы донести до всех сообщение о рисках ее нарушения. Тогда можно будет переформатировать конвенцию, сплотив ее участников против отдельных нарушителей. Если эту тенденцию удастся реализовать, это будет движение к укреплению институтов и к правовому государству.
Второй вариант – подрыв позиций арбитра. На мой взгляд, в значительной мере это уже произошло. Целый ряд видных участников концепции счел, что их интересами пренебрегли, и теперь их эмоциональная реакция состоит в том, чтобы подорвать позиции арбитра. Начался рост числа участников передела собственности и перекройка их иерархии. Здесь бросаются самые серьезные вызовы, в том числе и в открытую, чего довольно давно не было. Санкции к нарушителям настолько слабы, что уже переходят в попустительство. Тогда конвенция рассыпается на те самые фрагменты межличностных отношений, в которых личные связи значат гораздо больше, чем лояльность к какому-то там государству.
Будут формироваться новые коалиции, настроенные на переформатирование и перестройку всей иерархии. Это повлечет за собой распад только начавшей складываться единой институциональной среды.
Отвечая же на центральный вопрос, скажу, что степень моноцентризма путинского режима была сильно преувеличена, но и тот моноцентризм, который был, имеет тенденцию к эрозии.
А.Зудин:
Иосиф, ты говорил, что к Путину приходили люди, а он предлагал им самим разобраться со своими конфликтами. Ты действительно думаешь, что это проявление функций верховного арбитра? Это отказ от арбитража, что и было важнейшей характеристикой его стиля.
И. Дискин:
Кроме того, что людям предлагали договориться самим, устанавливались и рамки договоренности. Те, кто интервьюировал участников этого процесса, знают, как все это происходило. Хочу напомнить, что важнейшая функция арбитражного суда – достижение мирового соглашения между сторонами, его фиксация и легальное принуждение к его исполнению.
Г.Сатаров:
Я согласен с Иосифом, что степень моноцентричности режима, безусловно, преувеличена. Мне кажется, что мы имеем право констатировать следующее: если во времена ельцинского хаоса были относительно независимые, автономные институты (избираемые губернаторы, Дума, Совет Федерации), то последние восемь лет были посвящены уничтожению этой автономности. Но отсюда не обязательно вытекает именно моноцентризм!
Да, сформировалась, условно говоря, пирамида власти (или, скорее, куча, по которой невозможно вскарабкаться, песок уходит из-под ног). Но что находится на ее верху? Есть сторонники смешного термина "демиург". Он смешон, потому что демиург обладает реальными функциями, а у Путина они виртуальные. Мы знаем, что самые "мерзкие" ельцинские решения (вроде отмены выборов 1996 года, в итоге, правда, неосуществленной) были именно ельцинскими решениями. Мы все прекрасно знаем, что только он мог решить, рассматривать подброшенные ему предложения или нет. Мне трудно представить, кто ответственно сможет утверждать, что Путин принял хоть какое-нибудь решение такого типа.
Можно сказать, что настоящий арбитраж предусматривает необходимость предложить сторонам договориться. А есть какие-то другие функции у арбитража? Наверное, есть. А мы знаем об исполнении каких-то других функции этим "арбитром"? Нет, не знаем. Знаем разводки и взаимное натравливание, и все.
Так была ли настоящая пирамида власти? Нет – только тонкий стержень, столб, причем и тот был только пиар-продуктом, не имеющим никакого отношения к процессу принятия решений или к арбитражу. Приходили и говорили: "этого надо замочить". Он либо соглашался, либо отказывался. Так что реального моноцентризма не было и в ближайшее время не предвидится.
А.Музыкантский:
Георгий, ты прекрасно знаешь, как принимались решения при Ельцине. Как сейчас принимаются решения, мы не знаем,. Ты говоришь, что это пиар. Но мы же живем в информационном обществе – что пропиарили, то и есть на самом деле.
Наиболее показательны обстоятельства решения по трубопроводу в Восточной Сибири. Одна группа за то, чтобы строить в 400 метрах от Байкала, другая за перенос трубы. Может, и были попытки примирения сторон, но они ни к чему не привели. Окончательное решение оказалось принято в соответствии со всеми российскими традициями, когда сторонники обеих идей пришли на совещание, главный арбитр молча выслушал обе точки зрения, а затем начертил фломастером линию и не привел никаких аргументов. И бедный Вайншток сразу со всем согласился, а через месяц заявил, что так даже еще лучше получилось. Может быть, это и пиар, но это явное исполнение функций верховного арбитра.
Ю.Благовещенский:
Есть подозрения, что главными мотивирующим фактором для власти было и есть владение финансовыми потоками, силовыми институтами и информационным пространством. У меня вопрос: как все это встраивается в концепцию первого доклада? Закончен ли захват этих ресурсов или он будет продолжаться и усиливаться? И не может ли подобным поведением власть в конце концов разрушить сама себя?
По поводу "путинской конвенции". Мне кажется уместной аналогия с отношением КГБ по к диссидентам в брежневское время. Тогда убирали только тех, кто высовывался чуть больше. Не унаследован ли этот подход от КГБ?
А.Федоров:
Думаю, что понятие моноцентризма по отношению к Путину правомерно. Это сознательно созданный моноцентризм, причем созданный не самим Путиным, а во имя его, под его именем и благодаря ему. Одновременно согласен, что это виртуальный моноцентризм, представляющий Путина и не как арбитра, и не как демиурга, а как абсолютно полифоническую фигуру, решающую и социальные, и экономические, и политические, и культурные задачи, и задачу починки водопроводного крана у бабушки. Такой моноцентризм стал системой управления страной, потому что другой просто нет. Во многом это произошло потому, что после Ельцина не было времени создавать другую систему. Путин стал Путиным, потому что пришел в период кризиса, когда моноцентристские тенденции становятся доминирующими как бы сами собой. Возникла ситуация, когда общество добровольно делегировало Путину решение большинства проблем. Оно не захотело брать на себя ответственность за них. И эта позиция общества больше, чем что-либо другое, формирует представление о Путине одновременно как о правителе, демиурге, арбитре, палаче и так далее.
Путин никогда не был однолинеен. Он всегда пытался найти те решения, которые покажут его с разных сторон, и как вершителя судеб, и как арбитра, и укрепят исходную убежденность общественности в том, что подобная система является наилучшей. Так что моноцентризм существует, но он полифоничен.
М.Малютин:
Как человек, который всегда квалифицировал режим Ельцина как банду воров, лжецов и убийц, его главу как пахана, а наследника как паханенка, от души счастлив, что эта моя характеристика обоих режимов как единых по своей сущности, но находящихся на разных стадиях развития, блестяще подтверждается. Сейчас завершается этап, начавшийся в 1998 году с заговора Рохлина и – после дефолта – с попытки старобюрократической части режима начать его нормализацию. В криминально-бюрократическом капитализме начали преобладать другие группировки. Старая мечта Чубайса и Березовского – "нам нужны свои силовые структуры" воплотилась в жизнь с точностью до наоборот. Представители силовых структуры оказались выдвинуты на первый план, после чего началась их усиленная криминализация. Об этом говорят уже открыто, причем люди, которые действительно имеют право возмущаться тем, что другая группировка отодвинула их собственную группировку.
Кроме того, в условиях, когда в шесть раз выросли доходы от продажи энергоносителей, каждый чудак получил возможность не воровать от убытков, а делиться от прибыли, как говорил Жванецкий. Но в чем внутренняя слабость этого режима? Он как был компрадорским, так и остался таковым. Все сказки про высокие технологии упирались в то, что лидеры режима считали себя элитой, военно-промышленный комплекс – мужиками, а все остальное население – быдлом. С 1998 года изменился лишь один вектор. Откровенно зависимый режим за счет невероятной внешней конъюнктуры вообразил себя относительно независимым и на определенном этапе перешел красную черту. Как мировое сообщество реагирует на слово "империя", присутствующим здесь объяснять не надо.
Назначение наследником господина Медведева как носителя совершенно другой тенденции означает прекращение всей патриотической болтовни и возврат к базовой позиции времен Ельцина – "все на продажу", сводящейся к установлению внешнего управления всей системой.
Фундаментальная разница в одном: В 1990-е делили не свое, а трофейное наследие. Теперь делить будут свое. Шестикратный рост дальше продолжаться не может. Неизбежна фаза разборок, перехода из фазы полифонии, как выражается коллега Федоров, в фазу какофонии. Какими методами будут дальше решаться "чисто конкретные" вопросы, всем ясно. Достаточно вспомнить рубеж 1980-1990-х годов.
Поэтому существуют два варианта развития. В первом сбывается мечта Березовского и Чубайса – компрадорский режим создает собственные силовые структуры Во втором эти люди не уживаются с господином Медведевым, убирают его, а дальше ищут приемлемый modus vivendi с мировым сообществом. Общим для обоих сценариев является следующий момент: страна стала частью мирового рынка, но в нее до сих пор по-настоящему не пришел мировой капитал. Вопрос о его допуске и условиях допуска должен быть и будет так или иначе решен любым будущим режимом. Как – увидим.
О.Малинова:
Власть функционирует не в безвоздушном пространстве, она функционирует в обществе, у которого есть некоторая структура. Моноцентрическому режиму соответствует та вполне сложившаяся конфигурация публичной сферы, которая образовалась при Путине. Под ней я понимаю некое виртуальное пространство, в котором происходит коммуникация по поводу общественно значимых вещей, формируются и переопределяются идентичности, складывается общественное мнение.
За годы правления Путина у нас произошла кардинальная трансформация публичной сферы по сравнению с предыдущими периодами. В результате образовалось ядро публичной сферы, которое достаточно несвободно, поскольку в нем достаточно жестко прописаны предписаны определенные вещи. Впрочем, эти вещи не являются по-настоящему доктринальными. Если в советское время артикуляция доктринальных положений была нацелена на мобилизацию, то в путинской публичной сфере эта артикуляция носит скорее ритуальный характер. При этом серьезных запретов на свободу слова мы не наблюдаем. Плюрализм возможен, но в ограниченном пространстве.
Такая структура публичной сферы способствует воспроизводству моноцентрического режима функционирования власти. Если рассуждать о том, что будет с этой системой дальше, нужно учитывать и тот формат публичного пространства, который сейчас сложился. Думаю, что возникший при Путине социальный режим имеет предпосылки для воспроизводства и в дальнейшем.
Д.Поспелов:
Мне не нравится негативное звучание термина "моноцентризм". А почему это плохо? Надо понимать, что исторически общество приходит к определенному порядку управления. Путин занял должность, которую в определенные периоды занимал Борис Николаевич, а ранее – генеральный секретарь, царь и так далее. Все это – моноцентрические системы, которые не исключают фасадной, декоративной демократии.
Вспоминая Аристотеля, скажу, что я не за демократию, а за политию. Но мы не вернемся к этому государственному устройству. Никогда власть на общем собрании не будут осуществлять имущие граждане. Что же тогда плохого в обществе, которое нашло жизнеспособную альтернативу?
Я принципиально не буду говорить, что получится из Медведева. Если бы Путин хотел только соблюсти лицо, то у него были варианты, позволяющие остаться на той должности, на которой он находится. Я не исключаю, что Путин намерен бросить свой авторитет на какие-то достаточно радикальные реформы, а своего преемника плавно ввести в должность.
А.Зудин:
Отвечу на заданные вопросы. По поводу ключевых ресурсов для власти. Финансовые потоки, силовые структуры и информационное пространство ценятся любой властью. В этом отношении наша не являются никаким исключением.
Разница между моноцентрическим режимом Ельцина и режимом позднего Ельцина состоит в том, что важнейшим ресурсом для Путина стало путинское большинство, то есть народ. В режиме позднего Ельцина этот ресурс превращался в исчезающую величину. В моноцентрическом режиме народ, при всей условности этой конструкции, присутствует, причем критическим образом. Если вычесть из господина Путина ту неструктурированную поддержку, которой он обладает, хоть бы и благодаря манипуляциям, то никакого моноцентризма не будет.
Закончен ли передел ресурсов? Мне кажется, что он близится к завершению.
Способна ли такая власть съесть сама себя? Да, конечно, может, так как она недалеко ушла от традиционной, замкнутой на себя российской власти. Но поскольку в новом режиме в качестве значимого ресурса присутствуют люди – избиратели, постольку сохраняется некий шанс, что этого не произойдет.
Мне представляется очень важным то, что сказала Ольга Малинова. Согласен, что скорее всего структура публичной сферы останется неизменной вне зависимости от трансформации режима.
И.Дискин:
Прежде всего хочу обратиться к господину Сатарову. Я бы предложил немного другое определение того, что происходило при Путине по отношению к ельцинским институтам. Не было уничтожения формальных и независимых институтов. Происходило срывание верхних формальных покровов, выявление неформального содержания этих институтов, демонстрация их деструктивной компоненты и встраивание содержания этих институтов в структуру общей неформальной конвенции. Я, в частности, могу в силу биографических обстоятельств квалифицированно судить о Совете Федерации в 1995-2001 годах. Да, это была внешне независимая структура, но неформальная компонента присутствовала там в огромной мере.
Исполнялись ли Путиным другие функции арбитра? Система всегда проверяется в предельных состояниях. Мы помним, насколько значим был вопрос, к кому присоединится "Юганскнефтегаз". Тогда были мобилизованы все ресурсы "Газпрома" и "Роснефти", и ставкой была не прокладка нефтепровода, а гораздо более важная вещь – изменение места в неформальной иерархии. И было принято – и выполнено – именно арбитражное решение, с обещанием компенсации от него пострадавшим. Так что имело место реальное властное решение.
Не является ли механизм функционирования конвенции наследием КГБ? Нет, просто КГБ воспользовалось давно существующей процедурой. Читавшие Моммзена могут и там найти рассказы о том, как императоры обеспечивали вычленение изгоев из общей массы. Это – стандартная процедура поддержания конвенции.
Миша Малютин, мы с тобой в 1993 году разделяли оценку буржуазии как компрадорской. Но сегодня это свет далекой звезды. Никто из олигархов не предполагал, что у них на руках окажутся такие куски собственности, которые невозможно продать. Они оказались перед все еще плохо осознаваемым вызовом – уже нельзя продать Россию, придется ее модернизировать. Эта абсолютно неприятная для них ситуация очень многое меняет в политэкономии современной России. Всякая попытка – кого угодно! – сменить патриотическую риторику на что-нибудь еще заставит вспомнить формулу: "Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкой". Это понимают все действующие лица. Так что альтернативы "суверенной демократии" сегодня нет.
По поводу мобилизации. Современное политическое руководство пытается добиться мобилизации. Но среди ценностей социума не удается нащупать такую, с помощью которой можно было бы мобилизацию осуществить.
Не было никаких негативных коннотаций к моноцентризму. Меня интересует Россия, которая возможна, а не Россия, которая должна быть. С моей точки зрения, необходимо понять, что моноцентризм – единственный способ поддержания эффективно функционирующих институтов. В условиях рыхлой этики только сильная санкция обеспечит поддержание конвенции.
Насчет продолжения передела. Его предметом теперь становятся новые, ранее недооцененные ресурсы. Никто ведь не рассматривал в качестве значимых ресурсов обломки прежнего ВПК. А теперь выяснилось, что можно обеспечить значительную капитализацию того, что прежде вообще не ценилось.
Хотел бы также обратить внимание на право директоров госкорпораций приватизировать дочерние компании. Те, кто настаивает, что создание госкорпораций является выводом целых секторов из рынка, если и правы, то на очень краткосрочный период.
И последнее. Ход сегодняшнего обсуждения никак не поколебал моих выводов о тренде российской институциональной среды. И мне это очень не нравится.