Политическое образование в современной России: стратегические проблемы (31 марта 2005)

- кого учим?;

- чему учим?;

- для чего учим –

эти и смежные вопросы стали предметом обсуждения экспертов.

Заседание открылось специально подготовленными выступлениями декана факультета политологии МГИМО А.М.Салмина и декана факультета прикладной политологии Высшей школы экономики М.Ю.Урнова.

NB!

Публикуемый отчет представляет собой сжатое изложение основных выступлений, прозвучавших в ходе семинара. Опущены повторы, длинноты, уклонения от темы, чрезмерно экспрессивная лексика. Отчет не является аутентичной стенограммой, но большинство прозвучавших тезисов, гипотез и оценок нашло в нем отражение.

С.Каспэ:

Семинар "Полития" – наверное, идеальная нейтральная площадка для обсуждения наших корпоративных, цеховых проблем. Ведь все мы не только реализуем собственные научные и прикладные проекты, но и учим политической науке студентов – и, наверное, имеет смысл обсудить то, что мы все вместе делаем в этой области.

Подвопросы нашего обсуждения мы сформулировали крайне просто и даже примитивно:

1. Кого учим? Ведь мы работаем с некоторым "материалом", подвергаем его педагогическому воздействию. Насколько адекватны наши представления об этом "материале", о его объективных характеристиках? Результаты нашей деятельности в высокой степени от них зависят.. Не исключено, что мы исходим из одних интенций, а наши студенты ждут чего-то совсем иного, и даже нельзя исключить, что что-то совсем иное и получают.

2. Чему учим? Разумеется, каждый из нас знает, чему он учит, знает свой фрагмент. Но складываются ли эти фрагменты в общую картину? Существует ли у нас целостное представление о содержании политического образования в России?

3. Зачем учим? Мы готовим некую социальную группу, и предполагается, что эта группа будет встроена в общество и займет в нем функционально определенное место. Способны ли мы сформулировать, что это за место, каковы функции, для исполнения которых мы готовим людей?

Наконец, еще одна проблема – уже не чисто цеховая. Как известно внимательным наблюдателям – а здесь все внимательные наблюдатели – в последние месяцы одной из самых горячих политических тем стала проблема элитного резерва. Понятно, что политическое образование не может не иметь отношения к этой проблеме. Так вот – что мы намерены сделать для ее решения?

А.Салмин:

Я расскажу две истории, которые имеют прямое отношение к тому, что мы будем обсуждать.

История первая. Лет пятнадцать назад мы Юрием Сергеевичем Пивоваровым и Андреем Борисовичем Зубовым попытались создать русский политологический словарь. Мы даже собрали некий тезаурус, набор терминов, но через какое-то время убедились, что эта задача абсолютно нерешаема. К сожалению, для создания политологического словаря нужна живая реальность, переводной словарь не имеет смысла, поскольку заемные слова моментально стареют и исчезают. Такой живой политической реальности в России не было. Появилась ли она сейчас?

Вторая история. Некоторое время назад я провел тест среди студентов МГИМО четвертого курса, то есть уже почти готовых к выпуску. Я читаю курс "Принятие внешнеполитических решений", и в его рамках предложил им игру. Правила следующие: есть две страны, две ядерные державы – "Монтана" и "Кохинхина", – они вступают между собой в конфликт, и меня интересовало даже не то, не как студенты предлагают этот конфликт разрешить, но то, как они себя позиционируют в этой ситуации. Я предложил им представить, что они находятся в состоянии акмэ – на вершине своей формальной и личностной карьеры, когда человек уже может и должен принимать решения. Результат меня удивил: половина ответивших вообще отказалась как-то себя позиционировать, а 80% от другой половины отождествила себя с журналистами или нейтральными наблюдателями. И это были выпускники-политологи! Такая неготовность к участию в реальном принятии решений, хотя бы даже и в виртуальном пространстве, меня насторожила. Это, мне кажется, особенность не только нашего факультета, но особенность всей нашей политической элиты – людей, которые занимают позиции, формально предполагающие принятие ответственных решений, но от него всячески уклоняющиеся. Сегодня, когда речь заходит о необходимости подготовки элитного резерва, возникает вопрос: кого мы должны готовить, как мы себе представляем эту элиту?

Понятие элиты сложносоставно, это не какая-то нерасчлененная общность, а социальная сеть, включающая как минимум три группы.

1) Мыслящая, хотя бы минимально размышляющая власть – то есть люди, которые либо назначаются, либо избираются, но оказываются во властных структурах, выстраивают определенные проекты, имеют собственное представление о будущем, о способах действия в определенных ситуациях, о способах взаимодействия с коллегами в стране и за рубежом;

2) Функциональная интеллектуальная элита, обслуживающая политическую элиту, говорящая на языке власти, готовящая документы и проекты для нее и как бы от ее имени;

3) Рефлексивная интеллектуальная элита – люди, которые осмысливают смыслы; они тоже размышляют о политическом пространстве, но sub speciae aeternitatis, говорят не на языке власти, но на языке истины.

Эти три группы находятся в состоянии постоянного взаимодействия, и это взаимодействие изменчиво. Мы видели, как на протяжении последних лет менялось соотношение между элитами. В советский период рефлексивная элита существовала в "золотой клетке", а функциональная элита была идеологизирована. Потом мы видели, как в условиях предыдущего президентства функциональная элита заполонила практически все пространство, Кремль стал проходным двором…

(Смех в зале)

А.Салмин:

Нет, там были иногда очень достойные люди, особенно некоторые руководители Аналитических управлений… Но те, кто приходил к ним, приходили с улицы и проходили сквозь Кремль как через проходной двор. Рефлексивная элита как класс практически исчезла. Затем мы увидели, как функциональная элита вышла из Кремля через Спасские ворота и не вернулась. В результате сегодня все эти элиты находятся в состоянии рассогласования. Очевидно, что в обществе, которое претендует на саморазвитие, они должны находиться в состоянии гармонии, в которой каждая из них должна иметь возможности для самоутверждения и самореализации. Должен существовать некий метаязык, на котором не всегда возможно договориться, но на котором можно и нужно хотя бы говорить друг с другом. И готовить нужно не один элитный резерв, а сразу три, причем, одновременно, чтобы они могли понимать друг друга, взаимодействовать друг с другом, принимать самостоятельные решения. А это. в свою очередь, потребует нетривиальных решений от нас, от тех, кто учит.

Чему мы учим, что такое сегодня политология? Мы учим студентов некоей стандартной политической науке, которая миф, которой, по сути, не существует. В Америке, Франции, Германии, Испании это очень разные области знания, там сложились свои национальные научные субкультуры. В то же время существует проблема разговора на общем языке с коллегами во всем мире, проблема владения инструментарием, который позволяет в адекватных и минималистских терминах (здесь действует принцип бритвы Оккама) осмысливать собственный и международный политический опыт. Своего политического языка у нас пока нет. Как решить эту проблему – загадка. Мы должны понимать: учебный процесс – это черный ящик, на входе которого мы часто видим людей, не очень понимающих, что, собственно, они хотят получить от этого образования. Часто приходят молодые люди, которые ориентируются на практику 1990-х годов, апофеоза политических технологий. Эти экспектации не оправдываются в условиях, когда меняется само общество. Зачем тогда эти факультеты, если они готовят непонятно кого? Та же проблема на выходе: мы не очень хорошо представляем, куда идут наши выпускники. Люди устраиваются, как могут. Мне кажется, что мы должны научиться готовить людей, которые были бы способны перенастраиваться, людей, способных переходить из бизнеса в публичную политику, из публичной политики на государственную службу, с государственной службы – на дипломатическую. Учитывая меняющиеся требования к дипломатической службе, а мы в МГИМО это очень хорошо чувствуем, можно сказать, что сегодня главная фигура – это международный чиновник, а не дипломат, и эту социальную роль еще предстоит наполнить соответствующим содержанием. В России колоссальный дефицит международных чиновников. Поэтому каждому политологическому факультету нужно лучше понять собственную специфику, и, может быть, сосредоточиться на каких-то особых направлениях подготовки бакалавров, специалистов и магистров.

М.Урнов:

Если имелась в виду дискуссия между нами, то этого не выйдет, поскольку я согласен почти со всем сказанным.

Я абсолютно согласен с тем, что сейчас начинают формироваться эти три типа элитных групп – академики, аналитики и люди, принимающие решения. В той ситуации, в которой мы живем, надо исхитриться и учить людей таким образом, чтобы они были готовы спокойно, с минимальными травмами, перемещаться между этими группами.

Если говорить о системе подготовки, то я вижу в ней несколько крупных провалов. При существующих сегодня программах мы видим полное несоответствие общекультурной подготовки студента-политолога требованиям современного общества. Надо более интенсивно обучать предметам общего характера – я имею в виду не только пресловутую философию, но и культурологию, историю искусств, историю науки, естествознание, математику. Перед нами стоит задача воспитания и выпуска не просто людей, хорошо образованных в своей профессии, но людей высококультурных.

Второй пробел заключается в отсутствии технологической стыковки между теориями, преподаваемыми в высших учебных заведениях, и политической практикой. Это, наверное, разрыв, характерный для любой науки: помнится, Василий Васильевич Леонтьев говорил об экономической науке, что это большой красивый аэроплан, оснащенный огромным количеством техники, но только непонятно, как его посадить на грешную землю. Элемент этого есть и в политическом образовании: возник колоссальный разрыв между склонной к нормативистике общей теорией и жизнью, которая… сложнее. Как из этого состояния выходить – тема не для короткого доклада…

Я уж не говорю о том, что мы страдаем болезнью, свойственной, хотя и в гораздо меньшей степени, и Западу: у нас не развито обучение студентов квантифицированию политических процессов. В результате получается аналитическая рефлексия без привязки к цифре.

Еще одна проблема, но это уже не наша вина, а скорее наша беда – студенчество, которое к нам приходит, является носителем и отражением того морального кризиса, который происходит в обществе. Это как раз и выражается в нежелании принять на себя ответственность за страну, в неготовности к принятию решений – это то, о чем говорил Алексей Михайлович. С моей точки зрения, это не дефект образования, а проблема нравственной атмосферы в обществе, которую тоже, так или иначе, менять надо.

Еще один сюжет, о котором также говорил предыдущий докладчик, это необходимость обучать людей говорить с коллегами по профессии и цеху, в том числе с коллегами зарубежными, на общем языке. Для этого надо сближать программы, и сейчас мы начинаем разработку совместных с западными университетами магистерских программ. Технологически это сложно, но что-то получается.

В то же время, преподавая традиционную политологию, мы отстаем от тех сдвигов, которые происходят в обществе. Мы смотрим на мир глазами 1990-х годов, а если говорить о фундаменте, то я боюсь, что даже глазами середины ХХ в. Мир уже совсем иной, основы цивилизации меняются, и студентов надо готовить к совершенно новому миру, а этого пока не получается, по крайней мере системно. Так что надо, наверное, как-то строить мосты между реально работающим экспертным сообществом, научным сообществом, политической элитой и университетами.

Подытоживая, скажу, что единственный пункт выступления Алексея Михайловича, с которым я не согласен – это его призыв к тому, чтобы сейчас определяться со спецификой разных факультетов. Мне кажется, что начать надо не с определения специфики, а, наоборот, с максимально тесной кооперации между нами – на уровне профессуры, совместных программ и летних школ. Объединить наши усилия для того, чтобы в едином порыве производить новую элиту, было бы правильно, и я, как декан, готов, если идея кооперации поддерживается, немедленно включиться в этот процесс.

А.Салмин:

Я забыл сказать об еще одной проблеме. Мы живем в постмодернистскую эпоху, и я каждый день вижу, общаясь со студентами, катастрофическую утрату диахронического представления о реальности. Очень многие не знают, когда была Вторая мировая война, когда была Первая мировая война. Можно, конечно, в конце концов, по Аристотелю воспринимать историю, как некие рядом существующие, соседствующие факты без внимания к их последовательности – но стоит ли? С одной стороны, мы видим на политологических факультетах утрату исторической культуры, с другой стороны, я сам говорю своим студентам, что для современной России Томас Гоббс буквально более актуален, чем Самюэль Хантингтон… И как-то пройти между Сциллой и Харибдой постмодернизма и "гиперхронологизма" – проблема очень серьезная.

С.Каспэ:

Задам первый вопрос. Нам удается объяснить студентам – худо-бедно, но удается, – что такое политика как призвание и профессия. Но мне гораздо тяжелее объяснить студентам, что такое наука как призвание и профессия. Если на курсе в сто человек находится два, для которых наука является ценностью, то это подарок, который непонятно откуда взялся. Но мы-то все смотрим на политику через призму науки, для нас всех наука остается высшей ценностью! Этот generation gap очень сильно влияет на результаты нашей деятельности. Что делать с этой проблемой? Как с этим работать?

А.Салмин:

Я точно знаю, что не является наукой: писание учебников без проведения исследований. У нас очень много учебников политологии, но очень мало исследований политической реальности – своей, международной, региональной, и т.д. Когда я читаю западные учебники, то понимаю, что за ними стоит обобщение огромного исследовательского опыта. Как правило, наши учебники написаны людьми, которые пишут учебники и ничего больше не умеют. Создавать науку можно, только проводя свои исследования.

М.Урнов:

Все зависит от того, кто преподает. Если преподает настоящий ученый, то он заражает студентов страстью к науке. Если же это начетничество с изложением предмета, метода и так далее, то, конечно, студенту хочется как можно быстрее сбежать от этой тягомотины в область политических технологий и начать активно зарабатывать.

Не могу не прокомментировать инвективу в адрес российских учебников, потому что по крайней мере в одном случае считаю ее несправедливой. Двухтомник "Мир политической науки", созданный коллективом МГИМО, очень хорош.

А.Мигранян:

Я, честно говоря, пришел сюда, чтобы получить ответ совсем на другие вопросы. Да, я согласен с Алексеем Салминым, что есть очень большая проблема общего языка. Трудно спорить и с Марком Урновым в том, что политолог должен быть нравственным и культурным. Но у меня очень прагматический, даже заземленный вопрос: есть ли у нас какое-либо отдельное исследование того, с чего началась у нас политология 15 лет назад, что мы изучали и в чем за эти 15 лет продвинулись? Каковы были вехи и этапы развития нашей политологии, как она соприкасалась с реальной политической жизнью, каким образом действительность вносила свои коррективы?

А.Салмин:

Трудно коротко ответить, но пространно еще труднее, наверное. Я думаю все-таки, что политология у нас началась не 15 лет назад. Да, я помню, как 15 лет назад мы со Славой Никоновым ходили в ЦК КПСС, для меня это был первый и последний визит туда, чтобы пробивать эту дисциплину как дисциплину. Но исследования проводились до этого, на западном материале, на историческом материале, и этот этап становления российской политологии тоже требует осмысления. Отчасти это было псевдоморфозой, потому что политологические методы использовались для решения отнюдь не политологических задач, с другой стороны – готовился инструментарий, методология развивалась… Сейчас в Институте сравнительной политологии РАН готовится сборник работ семидесятых годов, и, быть может, этот вакуум будет заполнен. Но на самом деле – ты абсолютно прав, Андраник, – решающего шага, обобщающего исследования, в котором бы осмысливалось, что привносили идеологии в политическую науку, что удавалось отстоять, в котором был бы подведен промежуточный итог развития нашей науки, еще нет. Наверное, должно пройти время, чтобы мы могли об этом писать непредвзято, а нынешнее поколение как научное еще не сложилось.

М.Урнов:

Я не знаю такого обобщающего исследования, но тут вот Татьяна Алексеева говорит, что оно есть…

Т.Алексеева:

На протяжении уже нескольких лет проводится сравнительный анализ характера преподавания базовых гуманитарных дисциплин по целому ряду ВУЗов России, и на мою долю как раз досталась политология. Некая картина того, насколько содержательно разнится преподавание политологии по 11 регионам, все же есть. Мы дали справку на эту тему в Министерство образования, и итоговые результаты должны скоро появиться.

М.Урнов:

Мне кажется, кстати, что нам всем имело бы смысл скооперироваться и ускорить работу над новым стандартом преподавания политологии, потому что он, кажется, завяз в бюрократических процедурах, характерных для министерства.

Н.Беляева:

Я хочу поддержать Марка Урнова в том, что можно и нужно отследить этапы становления политологии по эволюции образовательных стандартов. Их было три; третий стандарт уже разработан и разослан, все, кто числится в списке РАПН, его получили от меня лично.

Первый стандарт был заменой научного коммунизма на классические дисциплины. Там был Гоббс, Локк, Аристотель – то есть теория политики, история политических учений, все, что в зарубежных университетах преподавалось как классика, плюс сравнительная политология. На втором этапе господствовал PR: политические технологии, выборные технологии и т.д., и это соответствовало политической реальности 1990-х. Сейчас, в новом стандарте, содержатся ответы на все те вызовы, которые нам Алексей Михайлович сформулировал. Усиливается этика, увеличено количество часов на политический анализ, на прогнозирование и политическое планирование.

Г.Чудновский:

А вот если обнаружится через некоторое время, что политологи готовят не тех и не столько, сколько надо, способны ли преподаватели сами себя реформировать или даже без жесткой оставить свои места, уйти с тем, чтобы не мешать процессу обновления политического образования?

А.Салмин:

Здесь несколько составляющих, я коснусь только одной. У нас, как это ни парадоксально, явный дефицит преподавателей политологии. Беда многих факультетов, и особенно лучших факультетов – то, что это факультеты "звездные". Преподают "звезды", они зажигают студентов, студенты ходят за ними хвостом – это все прекрасно. Но то, что называется хорошим русским словом mainstream, в большом дефиците – нет того, чтобы отдельные профессиональные люди передавали из одного студенческого поколения в другое некий стандартный и качественный набор знаний, а звезды приходили бы уже потом, учили бы нестандартному и уникальному, показывали, как по-разному можно мыслить (а возможно – и как мыслить не нужно…). Мы решим эту проблему только тогда, когда сформируется целое поколение молодых преподавателей, и оно должно готовиться сейчас, именно на факультетах политологии. Но, кстати, собственно политологии на этих факультетах должно быть ровно столько, сколько действительно необходимо, не больше. Все остальное дается знанием математики, истории, экономики, культуры.

М.Урнов:

В политологии нет среднего квалифицированного звена точно так же, как в армии нет высококлассных сержантов. Это болезнь всего нашего общества. Но кроме того я скажу, как человеконенавистник, что ни одна корпорация добровольно не умирала. Ей всегда приходилось помогать. Политологи не исключение. Какая-то часть сможет адаптироваться к изменившимсяусловиям, но большинство – оно большинство и есть.

Г.Павловский:

Я хотел бы продолжить вопрос Андраника Миграняна, на который, по-моему, был дан развернутый и многословный ответ "нет". Был научный коммунизм – его служители проснулись политологами, это понятно… Вопрос такой: правильно ли я понял насчет сложной работы политологов над собственным представлением о политологии, (которая, видимо, и есть политология), что в течение последних 20 лет не было ни единого политического события или процесса, который был бы проанализирован основательно, например, породив книгу, которая, в свою очередь, была бы прочитана значимыми участниками политического процесса и стала его фактом? И таким образом участвовала бы в процессе передачи политического опыта? Если такого не было (а если было, пусть мне кто-нибудь напомнит), то как вырабатывается стандарт политического образования, и как он может быть хоть сколько-нибудь интересен реальным участникам политического процесса?

М.Урнов:

Разрази меня гром, если я понял вопрос…

Г.Павловский:

Могу повторить, хуже будет!

(Смех в зале)

М.Урнов:

Но я на него отвечу. Первую часть – не понял, на вторую – зачем нужен стандарт…

Г.Павловский:

Вторая часть вопроса имеет смысл, только если она связана с первой. Если не было за все эти годы проведено ни одного исследования политического события или процесса, которое бы люди прочли и извлекли из этого уроки, значит, до сих пор не существует политологии как явления!

М.Урнов:

То есть существуют ли в нашей стране статьи и книги, в которых разбираются реальные политические процессы? Да!

А.Мигранян:

Если я правильно понял вопрос Глеба… К примеру, берем 1993 г., противостояние исполнительной и законодательной власти, столкновение двух типов легитимности и последовавший отказ от принципа разделения властей. Это случай является поводом для постановки более концептуального вопроса – какой вообще может быть конфигурация российской власти? Так вот есть ли хоть какое-то исследование этих процессов, которое можно было бы преподавать, которое могло бы попасть в учебники?

Г.Павловский:

…породить, таким образом, несколько научных школ, далее транслироваться в общественное мнение, предоставить тем самым людям возможность ориентироваться в политических процессах. Ответ - "нет".

А.Салмин:

Первое замечание – по поводу того, что люди были научными коммунистами, а стали политологами. Это относится только к части нынешних политологов. Вот хотя бы Андрей Борисович Зубов, здесь присутствующий, написал в те годы прекрасную книгу "Парламентская демократия и политическая традиция Востока", превосходящую целый ряд западных исследований, и если он – научный коммунист, то я – китайский пожарник.

Что касается современных исследований, то на этот вопрос пока невозможно ответить. Последние полтора десятилетия элита была функциональной, и аналитику мы видели в основном не в монографиях, а в "Независимой газете". Уровень политологического исследования в этом случае – высота поросячьего полета. Но зато изменился аналитический аппарат, политологическое знание оказало воздействие на реальность на уровне подсознания, языка. Благодаря этому сегодня мыслят другими стереотипами.

М.Урнов:

Что касается чтения политической элитой политологических опусов, то все по-разному: одни читают, а другие – нет. Из тех, кто не читает, процитирую одного из членов "Единой России", врача по профессии: "Я врач, и как врач знаю, что разделение управления в человеческом организме недопустимо, поэтому разделение властей, которое придумали при Ельцине, должно быть немедленно упразднено".

С.Каспэ:

Мне кажется, мы не о том заговорили. Во-первых, давайте откажемся от ретроспективной дискуссии. Их важность меркнет перед важностью дискуссии проспективной – определенная ситуация так или иначе сложилась, и что теперь в ней и с ней делать? Что делать с рынком политических профессий? Как совместить не совмещающиеся сейчас осведомленность в политической теории и участие в принятии политических решений? Хотя бы способность участвовать в документообороте, отличать "входящие" от "исходящих" – вот этому учат на каком-нибудь политологическом факультете? Работодатели считают, что если и учат, то недостаточно. Медицинское профессиональное сообщество травит экстрасенсов и шарлатанов, и те присутствуют, конечно, но лишь на периферии, как маргиналы. В нашей же профессии академически безупречные люди существуют отдельно от процесса принятия решений, и рискну предположить, что три четверти рынка политического консалтинга занято знахарями и шарлатанами. Давайте говорить о том, как уврачевать эти раны – или о том, как ампутировать члены, не подлежащие уврачеванию, но давайте говорить о том, что делать.

Ф.Шелов-Коведяев:

Если посмотреть на страну в целом, а не на один этот зал, то мы увидим, что политологию преподают бывшие научные коммунисты, историки партии, научные атеисты, то есть люди, профессионально непригодные к тому, чем они занимаются. А иногда и просто профессиональные жулики. Отсюда возникает ответ на вопрос – чему, собственно, учим…

Кроме того, нет четко построенной профессиональной самоидентификации. Политическое обучение должно состоять из двух больших блоков: один – то, что я называю политической философией, другой – собственно политология, счетная, квантитативная и т.д. У нас в учебном процессе такого разделения нет, а есть хаотический набор дисциплин, который формируется в зависимости от того, кто имеется в наличии, или же по возникшей ad hoc концепции руководства того или иного вуза.

Естественно, что в таких условиях вопросы "кого учим?" и "зачем учим?" приобретают не даже не академический, а отвлеченно-философический характер. Нет системного видения себя и своего предмета, непонятно, кого учить, чем эти люди должны заниматься в дальнейшем.

И еще один болезненный момент – в образовательном стандарте значится культурология, некая отрасль знания, которая вообще-то не имеет права на существование. Она возникла в Советском Союзе, ей занимались те, кто не хотел цитировать Маркса и Энгельса. Во всем мире существует культурная антропология, и точка. Ее и надо изучать.

Т.Алексеева:

В нашем понимании того, что представляет собой сегодня в нашей стране политология, изначально присутствует серьезное противоречие: мы должны, с одной стороны, готовить элиту, с другой стороны, у нас тяжелые проблемы с пониманием смысла и цели политического образования. Политологических факультетов и отделений сегодня в России много, есть некая статистика относительно их выпускников. Например, существует такое заведение под названием ГУГН, Государственный университет гуманитарных наук. Его политологический факультет выпустил в прошлом году 155 человек, из них по специальности работает один. Все остальные – в милиции, торговле обувью и где угодно еще. Если мы готовим элиту – это одна задача, а если людей, которые будут заниматься бизнесом и просто попутно входить в гражданское общество – совершенно другая.

По регионам картина примерно такая же. У поступающих на факультеты политологии первый вопрос – "где мы будем работать?". Вопрос самоидентификации – это вопрос даже не преподавательский, а скорее студенческий. Некоторые поступают на эти факультеты просто для того, чтобы получить высшее образование. Выпускники работают где угодно. Из выпуска человек 5-6 попадают в местную администрацию, кто-нибудь самый везучий – в местный муниципалитет. Поэтому, если мы говорим о подготовке элиты, то надо также говорить о дифференциации вузов. Элиту готовит только элитный вуз. Различия в уровне вузов настолько колоссальны, что о политологии как о единой дисциплине говорить вообще затруднительно.

Второй вопрос в связи с этим: что такое политологическое образование? Это образование в университетском смысле или это business school? Мы вроде бы исходим из того, что бакалавриат это университетское образование, а магистратура – или исследовательское, или специализированное управленческое. Но переход к болонскому процессу происходит не без проблем.

Надо также понимать, что практические навыки практическими навыками, но без серьезного преподавания нормативной политической теории тоже не обойтись. А мы вместо этого преподаем какую-то интеллектуальную историю, и такая же картина с практикой. Совершенно очевидно отставание политологической сферы от современного бизнес-образования.

Таким образом, проблема состоит в следующем: во-первых, наши выпускники должны иметь шанс попадания в элиту; во-вторых, мы должны определиться, во всех ли случаях это необходимо, или их место – в гражданском обществе.

С.Каспэ:

С одной стороны, нам неприятно, что наши выпускники работают где угодно, но не там, где нам бы хотелось. С другой стороны, со стороны потенциальных работодателей, ситуация часто описывается так: "ваши выпускники не пригодны к участию в процессе принятия политических решений". Я не утверждаю, что правы именно они; но нужно иметь в виду, что это равноправные описания положения дел.

А.Мельвиль:

Мы не выяснили, что скрывается за общим ярлыком "политолог". Вот у нас на факультете есть Андраник Мигранян и есть Михаил Ильин, два политолога. Кроме того, что они оба хорошие люди, их решительно ничего не объединяет. Они занимаются разными вещами, и профессиональное взаимодействие между ними невозможно. С одной стороны – академический фундаменталист, с другой – прикладной политический аналитик.

Павловский задал вопрос: почему нет книжки, посвященной анализу реальных событий, которая стала бы самостоятельным политическим фактом. Во-первых, такие книжки есть, например, исследования региональных политических процессов. Но кто их будет читать? Губернаторы – никогда в жизни! Мы с ними говорим на разных языках.

Второй момент. Очень приятно чувствовать, что ты готовишь элиту. Но, коллеги, мы еще не вправе говорить об этом, у нас нет такого опыта. Нам всего-то сколько лет? Реальная наша цель – готовить профессионалов, а станут ли они элитой, выяснится со временем.

Третье. Политология en masse страдает не только от родовой травмы советского прошлого. Некоторые вполне современные особенности политического образования столь же деструктивны. Большинство наших политологов говорит на диком новоязе и не имеет ничего общего ни с миром Миграняна, ни с миром Ильина.

Четвертое. Никакой эффективной связи между научными исследованиями и преподаванием у нас на том же массовом уровне не существует.

Пятое. Алексей Салмин поставил вопрос о том, существует ли стандартная политическая наука, и склоняется к тому, что такой стандартной науки не существует. Я в этом не уверен, потому что, если мы пытаемся войти в mainstream профессии, мы должны уметь воспринимать отечественную проблематику, концептуализировать ее на языке традиционной мировой науки, но мы и этого не умеем. Более того, есть провисание даже не собственно научной области, а просто в общеобразовательных предметах, но это уже проблема средней школы, а не высшего образования.

И вообще мы говорим как-то в общем, а наши проблемы очень конкретны. Вот сейчас предложены три модели стандартов преподавания политологии; на мой вкус стандарт НФПК, которым занимался Соловьев с Капустиным и Оксаной Гаман, кажется самым продвинутым. Значит, надо за него бороться

А.Салмин:

О стандартной науке: все космические агентства занимаются одной реальностью – изучением космоса, однако Российское космическое агентство и NASA делают это по-разному.

О.Гаман:

Прежде всего справка. Марк Урнов говорил, что Министерство образования заволокитило стандарты преподавания политологии. Вы слишком хорошо думаете о министерстве, оно даже этого еще не успело сделать, стандарты туда еще не поступили. На нынешней стадии происходит интеграция трех проектов: один готовится в Высшей школе экономики, второй – в МГУ, третий – в Национальном фонде подготовки кадров.

Было бы большим заблуждением полагать, что политологические факультеты готовят элиту. Для вхождения в элиту в нашей ситуации оказываются востребованы качества иного рода: воля к власти прежде всего. Политологические факультеты готовят скорее экспертное сообщество.

Мой опыт работы в международных проектах убедил меня в том, что даже на Западе разрыв между экспертным сообществом и университетской наукой достаточно глубок. В нашей ситуации он еще глубже, но в последние 5-7 лет наметился некий процесс их сближения.

Следующий момент: стандарты. Прозвучал вопрос, зачем они нужны? По двум причинам. Первая. О слабости общекультурной подготовки сегодня на самом деле говорилось недопустимо мало. Самое уязвимое звено в подготовке политолога – это слабость его исторической базы. Если человек не знает отечественной и зарубежной политической истории, говорить о его качественной подготовке в области той же сравнительной политологии невозможно. Но как член рабочей группы по стандартам могу сказать, что необходимость преподавания политической истории все еще является предметом горячих споров. Вторая. Выпускающих вузов действительно очень много, но во многих регионах преподавание политологии кадрово не обеспечено. Стандарт, с одной стороны, должен подтягивать слабые и новые вузы до необходимого уровня преподавания политологии, с другой стороны, не должен сковывать возможности тех вузов, которые сегодня являются лидерами. Я могу сказать, что наметилась специализация внутри пула вузов-лидеров. Понятно, что факультет прикладной политологии Высшей школы экономики готовит скорее специалистов, ориентированных на прикладные аспекты, МГИМО – политологов, ориентированных на международное сотрудничество, РАГС за последние десять лет выпустил множество аспирантов и докторантов. Спонтанная специализация уже есть, но она должна быть концептуально продумана.

А.Юсуповский:

Если бы не было Глеба Олеговича с его вопросом, его бы следовало выдумать. Когда я услышал тезисы об элите, то подумал, что получается, как в стром советском анекдоте: "Прошу принять меня в Партию и Правительство". И вот как бы пишет абитуриент: "Прошу принять меня на факультет политологии и в элиту".

Болезни научного коммунизма продолжают отражаться на политологии. Нина Беляева меня обнадежила, сказав, что в новый стандарт вошли политический анализ и прогнозирование. Все равно в условиях нашей византийской политики и такой же кремленологии, не имея инсайдерской информации, никакие значимые вещи прогнозировать невозможно. Но можно хотя бы уметь анализировать политическую информацию, управлять политическими проектами, формировать политическое сознание – если мы так переформулируем задачи, то это будет совпадать с потребностями политического рынка. В Государственной Думе найти человека, который может грамотно написать законопроект – большая проблема! Вывеску на Государственной Думе надо бы сменить на такую: "Горе вам, законники, что налагаете на людей бремена неудобоносимые!".

М.Ильин:

Первое. По поводу учебников и исследований. Прекрасно, когда эти потоки сливаются воедино, но здесь есть фундаментальное противоречие, существующее во всякой науке. Наука должна быть догматичной. Настоящий ученый и настоящий профессионал должен стоять на страже научных истин, но он же должен быть и еретиком и придумывать что-то новое. Эта ситуация нормальна для того, кто является исследователем и преподавателем одновременно. Но все равно легко попасть в ловушку и сойти с этого узкого пути между консерватизмом и инновацией, причем и при проведении исследования, и при написании учебников.

По поводу вопроса Глеба Павловского. Есть такие работы, и их много. Проблема в том, что они изолированы, единичны. В журнале "Полис" мы однажды пытались открыть дискуссию о том, состоялся ли российский выбор. Не получилось: было три-четыре статьи, и дальше заглохло. Если бы наше сообщество смогло откликнуться на этот вопрос пятнадцатью статьями, причем в разных журналах, то кумулятивный эффект был бы таков, что его нельзя было бы не заметить. Но этого не происходит.

Крайне желательно обеспечить в политическом образовании единство во многообразии. В политике и политической науке существует множество амплуа и множество профессий. Мы же пока недостаточно специализированы внутри себя, и нам надо стремиться к специализации через взаимодействие – на факультетском, кафедральном или ином уровне. Мне представляется, что главное условия создания этого единства, и об этом уже много говорилось – язык. Не нужно бояться того, что мы говорим на разных языках, пусть каждая специализация говорит на своем. Но всем нужно при этом учиться полиглотии, и создавать средства перевода – в первую очередь научные журналы, которых у нас сейчас раз-два и обчелся.

Насчет мозаичности современного сознания. Мы преподаем политологию почти без учета темпорального аспекта. Интеллектуальная история может быть плоха в том виде, в котором она преподается, но вообще-то она необходима.

По поводу саморефлексии политической науки. Первые два номера за этот год журнала "Политическая наука", издаваемого ИНИОНом, были посвящены прошедшему столетию в мировой и отечественной политологии. В этом же журнале был номер, посвященный региональной политологии. Работа идет, тексты появляются, просто надо их читать.

И последнее. В преподавании каждой профессии нудно учитывать ее специфику. Давайте подумаем: а может ли вообще человек быть готовым к участию в принятии решений через пять лет обучения? Может быть, нет? Может быть, нам нужна некая ординатура, как это принято в медицине?

М.Лебедева:

Вопрос "кого готовим" не является чисто русским, этими же вопросами задаются наши коллеги и в Европе, и в Соединенных Штатах. Причиной тому являются кардинальные перемены, которые переживает весь мир – политические и иные. Учебные планы важно перестроить так, чтобы студенты могли понимать, что происходит в мире в целом. У нас же мировая политика, глобальная политика в лучшем случае появляется в хвосте учебных планов.

Мы говорили о стандартах. Стандарты – это кубики, из которых можно собирать разные конструкцию. Речь, по-моему, идет не о полной стандартизации всего европейского образования, но о роли стандартов как "адаптеров" – подобно тому, как мы, отправляясь за границу, берем с собой адаптер, чтобы подключать там свое электрическое оборудование.

Готовить политическую элиту – это хорошо, но давайте отдавать себе отчет, что мы подготовим только какую-то ее часть. На мой взгляд, не разработано как раз представление о среднем звене нашей профессии. Кто такой политолог в ранге сержанта? Выпускник МГИМО, который стал атташе, входит ли в политическую элиту? С точки зрения его принадлежности к Министерству иностранных дел, безусловно, да, а по функциям? Чтобы действительно стать членом политической элитой, ему надо еще очень много работать. Бакалавры – это аналог фельдшеров, далеко не все из них станут хотя бы магистрами, и их функции надо еще продумать. Но есть люди, и их большинство, которые входят в политическую элиту, не получив политического образования. И наша важнейшая функция – переподготовка существующей политической элиты.

Л.Вдовиченко:

Я буду говорить о проблеме различной скорости времени, в котором живут представители трех групп: ученые, аналитики и те, кто принимает решения. Это совершенно разные состояния. Человек, принимающий решения, живет в условиях другого. гораздо более быстрого времени, нежели ученые и аналитики. Он дает задание своим сотрудникам и требует через день-два принести ему полные ответы на его вопросы, "под ключ". Когда выпускник политологического факультета попадает на государственную службу, он сталкивается с совершенно непривычным для него ритмом работы и жизни. Он органически не может писать те бумаги, которые от него требуются: нужно полторы страницы, а не тома! Не будут люди, принимающие решения, читать книги. Сжатию информации наших студентов практически не учат.

Любой ученый сомневается – прав он или нет. Человеку, который принимает решения, надо сказать: оставьте сомнения за дверью. Нужна однозначность и определенность, а у наших экспертов всегда веер различных оценок ситуации. В этом причина того, что эти три мира слабо друг друга понимают. Это проблема языка и типа мышления, и этому языку нужно учить студентов. Наш преподаватель синхронного перевода говорил, что, переводя синхронно, нужно говорить постоянно, даже если ты что-то не понял. Если не получается синхронизироваться с decision maker'ами, то они будут принимать решения сами, как умеют, в том режиме, в котором они привыкли.

Н.Беляева:

Первое замечание. Курс, который я читаю, "Политический анализ: предметные области и работа с клиентом", отвечает на все вопросы, которые поставил предыдущий докладчик.

Второе замечание. Все-таки бакалавры – не фельдшеры. Бакалавриат – это высшее образование, планку не надо занижать.

Вопросы, поставленные сегодня, я хотела бы иерархизировать. Мне кажется, они должны стоять в другом порядке, и сначала – "зачем учим?". Ответ для каждого разный. Студенты идут получать образование для профессиональной самореализации, преподаватель учит, чтобы иметь учеников и самореализовываться. Был вопрос: готовы ли вы уйти, если ожидания не оправдаются? Конечно, нет. У нас огромное число преподавателей, которые ничего не добьются и ничего не делают, но их просто невозможно уволить, нет механизма увольнения. Этот вопрос "зачем?" должен задаваться как бы от имени государства, выражающего определенный социальный запрос. Третье поколение стандартов основано на компетентностном подходе: там написано черным по белому, что студент должен знать, уметь и какую ответственность на себя брать.

Мы учим для того, чтобы восполнить нехватку аналитической элиты. Стандарт должен обеспечивать в том числе и фильтрацию преподавателей. Например, у нас недавно подробно обсуждалась проблема плагиата в студенческих работах. На мой взгляд, если преподаватель не способен мотивировать студента настолько, чтобы тому хотелось проявить свой собственный, личный интеллектуальный потенциал, это плохой преподаватель.

В.Римский:

В преподавании есть проблемы внешние и внутренние. Очень существенные внешние проблемы создает сама наша российская политика. У нас политология не французская и не американская именно потому, что политика у нас российская.

Одна из внутренних проблем – это проблема самого политологического сообщества. Как можно учить студентов, пока нет единой позиции у сообщества? Студент должен либо кому-то довериться, либо сделать самостоятельный выбрать, но он не может ни того, ни другого, пока присутствует такой широкий спектр позиций и идеологий. Возникает желание как-то адаптироваться, перетерпеть, получить образование, а потом работать, где придется. Я периодически слышу в своих интервью: "на юриста поступить не удалось, поэтому стал политологом".

Кстати, на мой взгляд, в нашем политологическом образовании слишком много юриспруденции. Начинаешь объяснять студентам, что такое современное представление о демократии, что такое права меньшинств…. Они спрашивают: "а где это в Конституции написано? Раз в конституции не написано, делать не будем". Возникает очень ограниченное представление о том, что такое политология. Именно из-за такого схематизма курсов выпускники не востребованы.

А не хватает в политологическом образовании математики, причем потому, что математика формирует определенное устройство мозгов. В нашей стране происходит постепенный отказ от выборов, и один из мотивов этого такой: выборы – стохастический процесс, и непонятно, что он даст на выходе. Это пугает, этим нельзя управлять, поэтому от выборов надо отказаться. На самом деле можно управлять стохастическими процессами, если знать, как, а это знание дает математика. Управление стохастическим процессами не похоже на управление процессами детерминированными, но оно возможно. У нас ведь уже шло дело к тому, чтобы выборы стали предсказуемыми. Но поскольку в сознании не образованных математически это не укладывалось, они пришли к выводу, что от выборов лучше отказаться. А политологическое сообщество не нашло, что ответить на этот отказ. Учите студентов отвечать на такие вызовы!

Было бы целесообразно разделить политический анализ и политическую аналитику, и преподавать политическую аналитику как отдельный предмет. Политическая аналитика – это практика, это умение работать на заказ, ответить на конкретный запрос.

Д.Поспелов:

Я бы предложил несколько другую последовательность вопросов: кого учат, кто учит, чему учит и зачем учит.

Я с трудом представляю себе политолога, равно как и пиарщика, в 21-22 года. Может быть, мы не имеем права брать сразу после школы на ряд специальностей? Вопрос "кого учим?" – первоочередной. Я не готов предложить, чем занимать людей до того, как их можно будет брать на факультеты политологии, но мы должны создать в отборе какие-то дополнительные инструменты, может быть, творческий конкурс или что-то в этом роде?

Д.Шмерлинг:

Если говорить о том, кого должны готовить наши факультеты, то европейский опыт в этом смысле однозначный: факультеты political science готовят 70-80% высшего состава руководителей государства и корпораций, а вовсе не теоретиков. Я управляю небольшим совместным проектом со Science Po и знаю, как это устроено там. Мы этим делом мало занимаемся, пора бы уже саму власть хоть чему-то учить. Вот в Японии в 1946 г. посадили буквально за парту министров, и где теперь Япония, и где мы? Власть не понимает, что должна учиться, хотя практически ни у кого из них нет политического образования. Почему на Старой площади и в Кремле по субботам пустуют уютные аудитории? Чем занимаются оба декана? Вы же там часто бываете, вот и учите их!.

Относительно элиты. В 1961 г. Михаил Светлов писал рецензию на книгу одного кандидата в члены Союза писателей. Он написал: "Когда я читаю роман Виктора Некрасова "В окопах Сталинграда", я вижу, как ползет солдат. Когда я читаю роман Сидорова, я вижу, как ползет кандидат в члены Союза писателей". Так вот мы должны очень внимательно смотреть, кто у нас ползет в элиту!

М.Лебедева:

Я тоже являюсь руководителем совместной со Science Po программы, и могу ответственно сказать: там есть теория. Просто магистратура состоит из двух треков: профессиональная магистратура и исследовательская, их не надо путать.

С.Каспэ:

Уважаемые коллеги, последние два выступления очень важны. Дело в том, что "в кустах стоял рояль", и даже два. В зале присутствуют два человека, которых мы с Вами подвергаем политическому образованию, и было бы крайне интересно послушать, что думают они о нас с Вами.

М.Гольдман:

Сначала ответ на то, зачем нужны политологи. Я из Липецка, и могу сказать, что политологи там очень нужны. Сейчас эта ниша заполнена выходцами из ВПШ, и их риторика носит прямо феодальный характер.

Что такое политолог в моем представлении? Он должен уметь отбирать информацию, это искусство, которое не всем дается. Он должен участвовать в диалоге с кем-либо, и я думаю, что, поскольку у нас каждый день происходят политические события, это можно использовать в учебном процессе, устраивать диспуты. Умение вести диспуты, на мой взгляд, предельно необходимо политологу.

В.Маршаков:

Если отталкиваться от тезиса о существовании трех автономных миров – мира академического, мира экспертного и мира людей, встроенных в процесс принятия решений, то мне представляется, что причастность к принятию ответственных решений – это тот водораздел, который разбивает функциональную элиту на две подгруппы. В этой связи мне кажется, что очень важна диверсификация политического образования и четкое разделение между собственно политическим и политико-управленческим образованием. Если, как Дмитрий Семенович Шмерлинг, обращаться к европейскому опыту, то в Лондонской школе экономики есть отдельно Faculty of Government и факультеты политической науки, и читаемые курсы похожи только на уровне базового образования. Такой водораздел обязательно должен быть обеспечен и в российском политическом образовании.

К тому, что здесь говорилось на тему "чему учить?" я хотел бы только добавить, что элементы академической культуры, способность решать в desk формате поставленную проблему – вне зависимости от того, прикладная она, или фундаментальная, требуются в любом случае, собирается ли человек стать частью функциональной или рефлексивной элиты. Это императив.