Религия и политика
Чем торгует Левиафан? Критерии оценки конкурентоспособности государств на рынках спасения
Ключевые слова: рынки спасения, политические союзы, иерократические союзы, гражданская религия, политическая религия, «сражаться за свою страну»
Метафора «рынков спасения» может быть ограниченно полезна для понимания поведения тех акторов, которые действуют в пересечениях сакрального и политического полей, руководствуясь собственной рациональной логикой, — например, государств. Наблюдаемое в последние десятилетия ослабление их сотериологической функции может быть связано со сжатием самого рынка спасения вследствие сокращения объемов человеческого страдания. Однако это сжатие оказалось временным. Восстановление спроса на спасение заставляет государства переопределять свои стратегии, колеблясь между различными версиями «гражданской религии», «политической религии», радикального лаицизма и т.д. Одновременно ужесточается конкуренция между государствами и иными операторами спасения — другими формами политических союзов, а также традиционными и нетрадиционными иерократическими союзами.
Гипотетически критерием оценки конкурентоспособности государств на рынке спасения может служить степень выражаемой их гражданами готовности «сражаться за свою страну». В пользу гипотезы говорит то, что категория жертвы, так или иначе присутствующая в почти любых сакральных дискурсах и символических комплексах, оттуда перешла и в дискурсы, и в механизмы символизации и легитимации современного государства. Впрочем, интуитивно очевидные подтверждения выдвинутой гипотезы в со- циологических данных отсутствуют — однако более глубокий анализ, возможно, позволит их выявить. В то же время есть основания полагать, что дальнейшее развитие событий вообще поставит под сомнение продуктивность применения к этой проблематике метафоры рынка и потребует замены ее другой метафорой. Вероятнее всего, метафорой войны.
DOI: 10.30570/2078-5089-2018-90-3-6-30
Страницы: 6-30
Политические теории
Язык политики или язык в политической функции?
Ключевые слова: язык, политическая функция, речевые акты, политическая коммуникация, политическая реальность
В статье предпринята попытка разграничить понятия «язык политики» и «язык в политической функции». Под «языком политики» обычно понимают языковые средства, используемые в политической коммуникации или в политических целях, что, по мнению автора, точнее было бы назвать «языком в политической функции».
Политику можно рассматривать как некий коммуникативный модус человеческой деятельности, в котором языку принадлежит роль инструмента или даже инструмента всех политических инструментов. Нарастающее воздействие на политические процессы коммуникативных и семантических факторов влечет за собой еще большее повышение значимости семиотических характеристик. При этом возможна и обратная перспектива: рассмотрение политики как специфической формы языковой деятельности — производимого посредством институционализированных речевых актов приспособления мира к словам. Перформативность и автореферерентность институциональных фактов, конституирующих социальную онтологию, приводят к тому, что под видом репрезентации реальности текст ее же и формирует.
Лингвосемиотические характеристики языка в политической функции могут быть дополнены лингвокоммуникативными, если в схему языковых функций Р.Якобсона ввести еще одну, политическую. Она может тракто- ваться как перевернутая магическая функция, когда «отсутствующее или неодушевленное „третье лицо“» превращается не только в адресата, но и в отправителя сообщения. При политической коммуникации происходит институционализация не только адресата и адресанта, но и самой коммуникации, реальная коммуникация формализуется как ее семиотический аналог. Как и в случае с магической функцией языка, предполагается, что речевой акт приведет к изменению мира, и участники этого акта наделяются соответствующей силой, но источником этой силы здесь выступает не мифология, а социальная структура общества.
DOI: 10.30570/2078-5089-2018-90-3-31-49
Страницы: 31-49
Ключевые слова: принцепс, князь, государь, princeps, теория перевода, средневековые тексты, политическая теология
В статье ставится масштабная проблема содержания политических понятий и, в частности, адекватного перевода на русский язык политического языка европейского Средневековья. На примере понятия princeps автор демонстрирует, что, в отличие от текстов Нового и Новейшего времени, к которым применимы техники, разработанные различными теоретиками перевода, средневековые тексты нуждаются в ином подходе. Помимо прояснения концептуального остова переводимого текста, здесь требуется прояснить и понятийный аппарат самого переводчика.
Опираясь на анализ политико-теологического дискурса Фомы Аквинского и Птолемея Луккского, автор приходит к выводу о превалировании в средневековой языковой модели языка Священного Писания, где понятие princeps, как правило, использовалось для обозначения руководителя вто- рого звена, непосредственно подчиняющегося государю (dominus). В тех же редких случаях, когда этим понятием описывался самовластный правитель, над этим правителем ставился Бог, по отношению к которому princeps представал лишь одним из служителей. Сходным образом обстояло дело и в русском политическом языке, где понятие «государь» стало использоваться для перевода латинского princeps лишь в XVIII—XIX вв. Закрепление данного варианта как основного автор связывает с утверждением традиции, подразумевающей единство политического субъекта и политического же господства, в рамках которой была лишь одна форма правления — государство — и лишь один образ политического руководителя — государь.
В завершающей части статьи автор рассматривает эволюцию понятия «принцепс» в современном русском политическом языке, где этим словом часто обозначают действующего президента РФ, показывая, как неадекватное его использование приводит к формированию абсурдного концепта: мудрый и справедливый правитель, строящий свое правление на лжи и лицемерии.
DOI: 10.30570/2078-5089-2018-90-3-50-73
Страницы: 50-73
Рецепция Фукидида в политическом реализме: наука и риторика
Ключевые слова: Фукидид, реализм, правовой нигилизм, международные отношения
Статья посвящена рецепции Фукидида в международно-политической науке. На основе сравнительного анализа двух традиций в теории международных отношений — структурного и конструктивно- го реализма — автор показывает, что обе они в той или иной мере используют афинского историка в качестве «крестного отца» и апеллируют к нему как к авторитету. По его заключению, не только структурные, но и конструктивные реалисты вполне могли бы обойтись без ссылок на «Историю Пелопоннесской войны» для обоснования своих идей. Ключевое различие между ними применительно к рассматриваемой теме он видит в тех задачах, которые решаются через обращение к наследию Фукидида. Если структурные реалисты используют избранные фрагменты из текста «Истории» для подтверждения и легитимации собственных тезисов, то конструктивисты настаивают на необходимости целостного его прочтения. На первый план в их интерпретации выходят нормы, ценности и политическая риторика как самостоятельные элементы международных отношений. Подобный подход оценивается автором не просто как более адекватный источнику, но и как более продуктивный в научном плане. Внимание к таким явлениям, как культура, право и риторика, позволяет создать более сложную, нередукционистскую теорию международных отношений, отвечающую реалиям эпохи медиатизации публичной политики и «новой прозрачности».
DOI: 10.30570/2078-5089-2018-90-3-74-86
Страницы: 74-86
Парадигмы общественного развития
А.С.Ахременко, А.П.Петров, И.Б.Филиппов
Стабильность и выживание демократий: от гипотезы Липсета к производительности экономики
Ключевые слова: совокупная производительность факторов производства, социальный капитал, политическая стабильность, демократизация, политический режим
Статья посвящена анализу влияния экономического развития на выживание демократических режимов и успешность процес- сов демократизации. В основу исследования положена сформулированная С.М.Липcетом и развитая А.Пшеворским гипотеза, согласно которой с ро- стом благосостояния общества происходит расширение «пространства компромисса» и сближение предпочтительных для различных групп интересов параметров перераспределения ресурсов, что ведет к ослаблению конфликтов по поводу политического курса. Отталкиваясь от идей Липсета и Пшеворского, авторы строят математическую модель, демонстрирующую, как социальный капитал — точнее, его компонент, отвечающий за «наведение мостов» между незнакомыми людьми, — и качество институтов позволяют (через увеличение производительности экономики и сопутствующий рост благосостояния) стабилизировать демократические режимы. Согласно предсказаниям модели, совокупная производительность факторов производства (TFP), понимаемая как возможность образовывать эффективные кооперации индивидов и/или фирм, увеличивает общий объем богатства общества и способствует консолидации демократии через снижение социальной напряженности и обеспечение лучшей работы механизма выбора экономической политики.
По итогам анализа математической модели авторы формулируют гипотезу о том, что более высокий уровень производительности повышает шансы демократии на выживание, и тестируют ее на обширном масси- ве эмпирических данных методом анализа выживаемости. Проведенное ими исследование показывает, что TFP является значимым и сильным предиктором вероятности срыва демократизации. В среднем при прочих равных условиях с увеличением TFP на 10 процентных пунктов риск схода с трека демократизации снижается в 1,2—1,4 раза. Полученные результаты устойчивы к изменению спецификации модели и состава контрольных переменных.
DOI: 10.30570/2078-5089-2018-90-3-87-112
Страницы: 87-112
Популизм и конституционная трансформация: Восточная Европа, постсоветское пространство и Россия
Ключевые слова: популизм, конституционные преобразования, конституционная ретрадиционализация, Восточная Европа, постсоветское пространство, Россия
Статья посвящена анализу вклада популизма как феномена общественных настроений в динамику новейших конституцион- ных преобразований в Восточной Европе, на постсоветском пространстве и в России. Проведенное автором исследование показывает, что во всех странах рассмотренного ареала популизм дал толчок процессам конституционной ретрадиционализации, затронувшим такие сферы, как международное и национальное право, конституционная идентичность, суверенитет, формы правления, конституционное правосудие.
Механизмы конституционной ретрадиционализации, которые задействует популизм, повсюду связаны с отказом от принципов идеологическо- го плюрализма и политической нейтральности конституционного правосудия. Но используемые в разных странах методы варьируют, охватывая весь спектр технологий конституционной ревизии — от «консервативной революции» путем созыва конституанты или проведения национального референдума до изменения преамбул конституций, внесения конституционных поправок, судебного толкования, а также широкого набора экстраконституционных механизмов. Выбор конкретной технологии или их комбинации определяется уровнем социальной поддержки популистских сил и степенью их контроля над властными институтами.
Функции восточноевропейского, постсоветского и российского по- пулизма различны: в первом случае это способ аккумуляции протеста про- тив несовершенных институтов, во втором — форма борьбы за установ- ление правил игры, в третьем — мобилизация в поддержку действующего режима, средство его легитимации. В Восточной Европе конституционный популизм служит инструментом достижения власти, в постсоветском регионе — ее перераспределения, в России — сохранения. Отталкиваясь от этих различий, автор выделяет три варианта конституционного популизма — «демократический» (Восточная Европа), «олигархический» (постсоветский регион) и «плебисцитарный», контролируемый и направляемый самой властью (Россия).
DOI: 10.30570/2078-5089-2018-90-3-113-139
Страницы: 113-139
Социальный субъект перехода к посткапиталистическому обществу: кто он?
Ключевые слова: посткапитализм, марксизм, коммунизм, личность, креативный класс, прекариат
Несмотря на растущую популярность идеи посткапитализма и наличие целого ряда симптомов, свидетельствующих о том, что капиталистическая экономика постепенно трансформируется в нечто принципиально новое, вопрос о социальном субъекте перехода к посткапиталистическому обществу остается открытым. Некоторые авторы отводят роль такого субъекта рабочему классу, другие видят его в прекариате, третьи возлагают надежды на «креативный класс». Тщательно проанализировав эти три варианта, Д.Давыдов демонстрирует их неубедительность, связанную, по его мнению, с тем, что за всеми ними кроется попытка охарактеризовать будущее общество в категориях общества прошлого. Будучи убежден, что социальная сущность субъекта посткапиталистического общества не может определяться положением в мире товарно-денежных отношений, он предлагает рассматривать в качестве такового не какой-либо класс или социальную группу, а личность, то есть человека, для которого первичными являются ценности творчества и самореализации.
Отводя личности ведущую роль в переходе к посткапитализму, Давыдов вместе с тем обращает внимание на ее неоднозначный характер как субъекта посткапиталистических отношений. В статье показано, что в обществе личностей возможны новые формы отчуждения и неравенства. По мере развития производительных сил пространство самореализации будет сужаться (по причине автоматизации производства и роботизации), что может привести к ситуации, когда бóльшая часть населения окажется в положении «лишних людей», лишенных каких-либо жизненных перспектив.
DOI: 10.30570/2078-5089-2018-90-3-140-157
Страницы: 140-157
Идеологии
Реализм и утопия в идеологии европейской социал-демократии
Ключевые слова: социал-демократия, утопия, марксизм, демократический социализм, «третий путь», «новый лейборизм»
Статья посвящена исследованию соотношения утопиче- ских и реалистических компонентов в идеологии европейской социал-демократии. Автор показывает, что на протяжении XX в. социал-демократия рассталась со многими утопическими представлениями и иллюзиями. В конце XIX — первой половине XX в. идеологией европейских социал-демократических партий (за исключением Лейбористской партии Великобритании) был марксизм в той догматизированной форме, которую придали ему Ф.Энгельс, К.Каутский и Г.Плеханов, хотя уже в то время ряд положений марксистской доктрины был поставлен под вопрос представителями ревизионистского течения во главе с Э.Бернштейном. В ходе последующей дерадикализации социал-демократы фактически перешли на позиции социал-реформизма. В 1950-е годы они отказались от многих марксистских постулатов и провоз- гласили приверженность этическому социализму в рамках смешанной эко- номики. В конце 1970-х годов, со вступлением созданной ими кейнсианской социально-экономической модели в полосу кризиса, тенденция к дерадикализации социал-демократических партий приобрела дополнительный импульс, что нашло выражение в усилении в них прорыночного крыла. Наиболее активно процессы идеологической модернизации развернулись в ЛПВ и СДПГ, результатом чего стало возникновение «новой» социал-демократии («новый лейборизм» Т.Блэра, «новый центр» Г.Шрёдера). Однако глобальный финансово-экономический кризис 2008 г. прервал движение европейской социал-демократии в сторону социального либерализма, и в 2010-е годы она вновь во многом вернулась к своей традиционной повестке. По оценке автора, обо- значившийся в последние годы «левый поворот» социал-демократии свидетельствует о том, что она не может полностью перейти на позиции рыночного прагматизма и по-прежнему нуждается в «утопии-надежде».
DOI: 10.30570/2078-5089-2018-90-3-158-180
Страницы: 158-180
Зарубежные политии
Кризисная эволюция турецкой политической системы
Ключевые слова: парламентская система, президентская система, премьер-президентская система, полномочия президентов, Турция
Прошедшие в Турции 24 июня 2018 г. парламентские и президентские выборы знаменовали собой завершение длительного процесса институциональных трансформаций, приведшего к утверждению в стране президентской системы. На основе анализа динамики конституционных полномочий президентов в статье рассмотрена эволюция турецкого института президентства и зафиксированы особенности турецких версий парламентской, премьер-президентской и президентской систем. Для выяв- ления логики институциональных изменений проанализированы также существовавшие в стране партийные и электоральные системы, распределение мест в парламенте и роль армии.
С момента образования Турецкой республики в ней были приняты три конституции, произошло четыре военных переворота (в том числе два «постмодернистских»), сменилось 64 правительства. Вплоть до конца 2007 г. в стране действовала парламентская система, прошедшая через две фазы — стабильного однопартийного правительства и неэффективного фракцион- ного плюрализма с коалиционными правительствами или правительствами меньшинства. Высокая фрагментация партийной системы, неэффективность правительств и регулярные вмешательства армии в политику блоки- ровали преимущества парламентской модели. Все конституционные изменения в Турции становились реакцией на кризисы и осуществлялись путем «наслаивания», когда новые правила не заменяли прежние, а дополняли их. Оставив за президентом те довольно существенные полномочия, которыми наделяла его Конституция 1982 г., и дополнив их всенародным избранием, Турция перешла от парламентской системы к премьер-президентской с сильным президентом. При переходе к президентской системе полномочия президента были еще больше расширены. По заключению автора, объем этих полномочий настолько велик, что введенную в Турции систему следует квалифицировать как суперпрезидентскую.
DOI: 10.30570/2078-5089-2018-90-3-181-205
Страницы: 181-205