- общеполитический контекст реформы МВД;
- закон «О полиции» – косметическая правка или радикальная переработка?
- стратегия и тактика реформы: границы возможного –
эти и смежные вопросы стали предметом обсуждения экспертов. Семинар открылся выступлениями М.А.Краснова (Высшая школа экономики), Г.А.Сатарова (Фонд ИНДЕМ), А.И.Музыкантского (Уполномоченный по правам человека г. Москвы), А.Ф.Филиппова (Высшая школа экономики).
NB!
Публикуемый отчет представляет собой сжатое изложение основных выступлений, прозвучавших в ходе семинара. Опущены повторы, длинноты, уклонения от темы, чрезмерно экспрессивная лексика. Отчет не является аутентичной стенограммой, но большинство прозвучавших тезисов, гипотез и оценок нашло в нем отражение.
С.Каспэ:
Дамы и господа, это заседание семинара «Полития» я хочу начать с важного объявления. Семинару «Полития» в этом году исполняется 25 лет. Он был создан в 1985 г.; тогда он назывался Межинститутская группа ретроспективной и сравнительной политологии «Полития». Судьба его была разнообразной: семинар начинался на квартирах его основателей, потом работал под разными крышами, в том числе некоторое время в администрации президента, а последние 11 или 12 лет он работал здесь, в фонде «Российский общественно-политический центр». Однако история продолжается. Теперь семинар «Полития» переходит в автономный режим функционирования; автономный от фонда «Российский общественно-политический центр», которому мы искренне благодарны за то, что он столько лет предоставлял нам дружественный кров. Сегодня последнее заседание в этом зале. Мы постараемся сохранить все наши традиции, в том числе, я надеюсь, фиксированные день и время заседаний (последний четверг каждого месяца, 16-00). Следите за нашей рассылкой: мы будем вас информировать о новом месте наших встреч. Сказанное относится и к журналу «Полития»; он также более не связан с фондом «Российский общественно-политический центр». Когда мы окончательно определимся с местонахождением редакции и с ее контактами, мы уведомим вас об этом специальной рассылкой.
Теперь что касается сегодняшнего семинара. С одной стороны, всем понятно, чем мотивирован выбор темы – это проект закона «О полиции» и его общественное обсуждение. С другой стороны, у нас есть специальный дополнительный мотив: вот передо мной лежит брошюра «Труды семинара “Полития”», изданная нами в 2001 г., а в ней среди прочего содержится отчет о семинаре, состоявшемся 31 мая 2001 г. – под тем же самым названием «Полицейская функция государства в современной России». На том семинаре с великолепным докладом выступил Михаил Александрович Краснов; он же откроет наше обсуждение и сегодня. Мы хотели бы сохранить очень важную тональность и режим разговора, которые нам удалось тогда найти: мы отталкивались от того, что слова «полиция», «политика», «полис» – однокоренные, и говорить об этих вещах стоит в общем контексте, а не только в контексте узко техническом и узко юридическом. Главный вопрос сегодня – как вообще следует думать о полицейской функции государства, которая не далеко не сводится к принятию или непринятию закона о полиции, к внесению или не внесению в него тех или иных поправок… Вначале, сохраняя преемственность между началом и концом десятилетия, мы предоставим слово коллеге Краснову, затем выступят сопредседатели семинара Георгий Сатаров и Александр Музыкантский, затем – Александр Филиппов, который, по счастливому для нас стечению обстоятельств, только что опубликовал в «Русском журнале» статью о «полицейском государстве».
М.Краснов:
С учетом вступления Святослава Игоревича, я могу сказать, как Ильф в «Записных книжках»: «докладчик вкрадчивым голосом плел общеизвестное». То есть я буду во многом повторять уже не раз сказанное, но, может быть, сейчас это особенно актуально. Важный показатель нездоровья общества: мы часто используем навязанную нам повестку дня. Если бы не было закона «О полиции», мы бы о полиции и не говорили, а тема все равно была бы актуальной. Так что не будем обращать, что это навязанная повестка дня – иногда оно и к лучшему.
Я ознакомился с законопроектом «О полиции» и дискуссиями вокруг него. Главное, что привлекает внимание: в обсуждениях часто присутствует юридический, или нормативистский, или, институциональный фетишизм. Многие считают – вот эту отдельную норму мы поправим, и все будет хорошо. Тогда мы упускаем из виду важную вещь, которой нет ни в самом законе, ни в его обсуждении – мотивационные рычаги. С чего вдруг полицейский начнет уважать гражданина и его права, если до сих пор он их не уважал, несмотря на 18 статью Конституции? В этом смысле законопроект ничем не отличается от существующего закона «О милиции» 1991 г., который в свое время был очень прогрессивным. Но впервые об этом, не о полицейской реформе, а о необходимости изменить парадигму деятельности правоохранительных органов было написано в Концепции судебной реформы 1991 г. Присутствующая здесь Т.Г.Морщакова – один из основных авторов этой концепции…
Я бы хотел сосредоточиться именно на мотивационных рычагах, ведь если мы не мотивируем необходимым образом полицейского, или, точнее, правоохранительного служащего, мы ничего путного не получим. Повторю то же, что говорил 10 лет назад: работа полицейского в психологическом смысле едва ли не самая сложная, потому что полицейский одновременно должен и помогать, и, так сказать, «губить» своих сограждан.
Как же институционально мотивировать полицейских, чтобы изжить наконец то, о чем было блестяще сказано в концепции 1991 г.: «Современные органы юстиции занимают круговую оборону от граждан»? Я, много лет работая с Г.А.Сатаровым, научился у него одному умному концепту: «принципал-агентской модели». Так вот, если говорить в этой терминологии, то главная задача – переориентация агента (полицейского) на его подлинного принципала. На граждан.
И отсюда я вывожу первый мотивационный рычаг: децентрализация, которая обеспечит приближение полиции к ее истинному принципалу на соответствующем уровне. В новом законе говорится об обратном: полиция – централизованная система, ничего муниципального, все федеральное. Я же уверен, что без децентрализации, без разделения полицейской функции на три уровня (федеральный, региональный, муниципальный) мы ничего не изменим. Мне возражают, что муниципальная милиция будет ориентироваться на мэров. Ну и пусть, ведь мэры пока избираемы, то есть они все равно зависят от жителей данного муниципального образования.
Второй рычаг, второе направление: более четкое разграничение охраны общественного порядка – и выявления, пресечения преступлений, то есть дознания. Я сознательно не говорю «следствие», так как с ним не понятно еще: оно тоже централизуется. Кстати, в той же Концепции судебной реформы было честно сказано: мы не знаем, нужно ли концентрировать следствие в одном ведомстве, или оно должно быть децентрализовано. Мне сейчас тоже трудно ответить на этот вопрос, хотя я склонен полагать, что следствие все-таки должно быть разделено. В какой-то степени это должно быть похоже на американскую модель – с ФБР, полицией штата и муниципальной полицией. В любом случае высоких профессионалов, «сыскарей» следует отграничить от патрульных полицейских, дорожной полиции и т.п.
Третье направление: ввести необходимое для усиления зависимости полиции от граждан построение отчетности о работе правоохранительных органов, изменение индикаторов эффективности. Среди критериев должны быть показатели реальной помощи людям, например, количество проигранных полицией в суде дел по заявлениям граждан на нарушение закона полицейским. Я понимаю, что для этого нужна независимость судов, и, конечно, без политической конкуренции не стоит рассчитывать на нормальную полицейскую деятельность. Но я предлагаю думать в парадигме «малых шагов».
Четвертое направление: моя революционная идея, которая тоже в закон не вошла – тоже боятся – упразднение МВД. Вообще-то название МВД больше подходит к министерству регионального развития. Строго говоря, МВД в нынешнем его понимании не должно иметь министерского статуса. По указу президента «О системе и структуре федеральных органов исполнительной власти» министерство – это прогнозирующий орган и стратегический штаб. МВД должно стать просто службой криминальной полиции, аналогом ФБР.
Последний мотивационный рычаг: демилитаризация полицейской функции. Мне очень понравилось, как просочились в свое время наши ИНДЕМовские разработки: когда назначили Грызлова главой МВД, то Кремль заявил, что таким образом осуществляется демилитаризация МВД. Хотя мы, конечно, говорили не о назначении гражданского министра, а об отделения внутренних войск от системы полиции, потому как военный дух, хороший для армии, совершенно не подходит для полиции. Плюс к этому должна быть изменена система званий полиции, копирующая почти полностью армейские звания. Ну и, конечно, нельзя забыть о чеченском синдроме: командировки отрядов ОМОН на Северный Кавказ ужасно влияют на психику милиционеров, после этого они автоматически начинают воспринимать население как потенциального противника. Тот же пресловутый «жемчужный прапорщик», скорее всего, бывал в Чечне… Да и сам ОМОН давно стал именем нарицательным, и поэтому нужно хотя бы переформатировать спецподразделения полиции, которые населением воспринимаются исключительно как отряды для разгона несанкционированных сборищ.
С.Каспэ:
Я тут листаю отчет о семинаре 2001 г. – и периодически буду зачитывать из него выдержки. Касательно идеи об упразднении МВД или переименования в МВД министерства регионального развития: на том семинаре выступал коллега Рубинский, который, как это ему свойственно, рассказывал, «как это делается во Франции». В частности: «Очень интересно, в связи с тем, что говорил Краснов, – министерство внутренних дел во Франции вообще-то является министерством полиции во вторую очередь. Это министерство занимается прежде всего координацией деятельности центральных ведомств на местах, в департаментах, регулирует отношения с выборными органами местного самоуправления на всех уровнях».
Вообще-то не случайно у нас третьим подпунктом в названии семинара написано: «Стратегия и тактика реформы: границы возможного». Как было четко сказано президентом, несмотря на высказывавшиеся сомнения, закон «О полиции» будет введен в действие 1 января 2001 г., в том или ином виде, и, как мы понимаем, никакой децентрализации в нем скорее всего не будет. Поэтому я призываю говорить не столько об этом законе, сколько о полицейской функции государства в целом.
Г.Сатаров:
Среди многочисленных определений демократии есть такое: демократия – это процедура. Одно из следствий этого определения выглядит так: при демократии вопрос «как?» важнее, чем вопрос «что?». Приведу пример: в индейском племени наскапи шаман перед охотой коптит лопатку оленя и потом показывает, что надо идти по направлению самой большой линии, оставленной огнем. Что же будет с племенем, если власть возьмет главный охотник и скажет, что вот мы в прошлый раз завалили большого оленя у Нижнего ручья и потому теперь будем все время ходить охотиться туда, и никаких лопаток коптить не надо? Племя тут же вымрет. Понятно, почему. Лес вокруг – это случайная среда, а против случайной стратегии не могут выигрывать детерминированные стратегии, значит, нужен генератор случайных направлений. Важен не вопрос, куда идти, а вопрос, как определить, куда идти.
К чему я это говорю? Стратегия – это прежде всего метод. Мы ломаем копья о том, что делать, полностью игнорируя то, как мы это делаем. Если бы тут был коллега Овчинский, то он бы, конечно, говорил, что нужна централизация полиции, но он бы одновременно сказал: «Слушайте, как можно издавать этот закон, если нет общей концепции реформы?» Мы как раз с ним недавно были на слушаниях, организованных Общественной палатой, так там выступал представитель МВД, и он сказал открытым текстом, почему эта реформа делается: «У милиции стал очень низкий рейтинг». Более вопиющего свидетельства того, что попытка лечения предпринимается в отсутствие диагноза, трудно представить.
Все начинается даже не с мотивов милиционеров, а с мотивов политиков, которые двигают реформу. И эти мотивы никак не связаны с проблемой предоставления более качественных услуг по обеспечению безопасности населения. То же самое выведение СКП из состава прокуратуры никакого отношения к реальным проблемам следствия не имеет, это часть борьбы за власть, не более того. На 95% полицейская реформа – борьба за власть, за контроль над защищающими власть органами. Почему же не ставят диагноз? Потому, что либо придется врать, либо признавать, что все эти органы сейчас работают не на то, на что должны. И вот опять все упирается в природу режима, который исказил функционирование собственных институтов и способен на честный диагноз.
Но если думать о будущем, то прежде всего нужен диагноз. Из него должны вытекать и постановка целей и задач, и методы их достижения. Но и это еще не все: и в нашем мышлении отказ от рефлексии по поводу «как?» все равно присутствует. Вот коллега Краснов говорит об индикаторах деятельности полиции. А может, и не бывает унифицированных индикаторов ее деятельности? Один из колоссальных ресурсов России, который этой властью, однако, воспринимается не как ресурс, а как проблема – это ее разнообразие. Кто-нибудь когда-нибудь задумывался, что значит использовать этот ресурс?
Мы все – охотники наскапи. Мы не знаем, какое решение идеально, не говоря уже о том, что идеального решения не существует. Мы не знаем «непреднамеренных последствий», как сказал бы Энтони Гидденс, мы должны имитировать естественную институциональную эволюцию, которая, кстати обеспечивает появление более эффективных институтов, чем примитивное и прямое институциональное проектирование. Ее можно имитировать простейшим образом: там, где мы меньше всего понимаем – предоставить выбор. Если мы говорим, что децентрализуем полицию – тогда давайте вниз спустим побольше возможностей и ресурсов, чтобы у них была возможность выбора, эксперимента и заимствования решений друг у друга, а у штаба реформы – только функции мониторинга, анализа решений и информирования.
Надо имитировать эволюционный процесс налаживания институтов всякий раз, когда это можно сделать. Не работают централизованные механизмы в такой стране как Россия, и к этому надо адаптироваться. То же касается и индикаторов. Пусть в каждом регионе сами придумывают свои индикаторы, не существует универсальных индикаторов.
Процитирую двух классиков: Толкотта Парсонса, который дал еще одно определение демократии («такое устройство общества и государства, которое обеспечивает максимальную институциональную адаптивность»), и Дугласа Норта, который использует другой термин, «институциональная стабильность» – то есть гибкая адаптивность институтов к самым разным факторам. Демократия отключается от недемократии тем, что там главный вопрос не «что?», а «как?». Когда мы концентрируемся на «что», то мы начинаем красть будущее у следующих поколений. Главный вопрос – «как?»!
С.Каспэ:
Снова процитирую отчет о старом семинаре, и опять коллегу Рубинского: «Что касается французов, то у них есть два понятия, очень близкие фонетически: l'état policé и l'état policier. L'état policé – хорошо управляемое государство, которое обеспечивает порядок, безопасность граждан, соблюдение закона. Это, собственно, правовое государство, но фонетически это понятие очень близко к понятию l'état policier, полицейского государства, и это не случайно». Александр Ильич Музыкантский – Уполномоченный по правам человека г. Москвы. Его взгляд на проблему был бы нам крайне интересен.
А.Музыкантский:
Коллега Краснов вспоминал важный документ 1991 г. Я тоже хочу вспомнить былое, но не такое далекое: в 1999 г. тоже был острый кризис взаимоотношений московской и федеральной власти. И одним из элементов этого кризиса было отстранение главы ГУВД Куликова от должности. Тогда я написал статью в «Независимую газету», в которой говорил о том же, о чем говорит коллега Краснов: милиция самая социальная из всех силовых структур, и потому следует создавать муниципальную милицию. Был такой эксперимент, но провалился. Так вот, когда была история с Куликовым, я, опасаясь, что он начнет Петровку, 38 силовым образом штурмовать, обратился к Д.А.Медведеву, тогда зам. руководителя АП и начальнику предвыборного штаба В.В.Путина. Он посмотрел мою статью и сказал, что на создание муниципальной милиции власть пойти не может, так как тогда у каждого губернатора будет своя силовая структура, свои вооруженные силы. Сейчас ситуация изменилась так, что теперь по закону признается, что МВД централизованная структура, губернаторы отчитываются в Москве, а не перед населением – все складывается в единую парадигму централизации. Любую проблему власть стремится зацентрализовать.
И еще насчет границ возможного: почему не приживается муниципальная милиция и вообще ничто муниципальное? В архетипе культуры России прочно заложен принцип централизации. Архетипы сопротивляются любым реформам и меняются очень медленно.
Г.Сатаров:
Вы вспомнили об экспериментах с муниципальной милицией, которые повсеместно провалились. Но это опять вопрос «как?»! Институты не есть вещь в себе. Нельзя создать муниципальную полицию, не поменяв Налоговый Кодекс; нужны полномочия органам контроля «внизу» – мировым судьям, например; нужно уравновесить возможности граждан и государства в судах; нужно ввести в наше право норму о защите интересов неопределенной группы лиц. Это проблема среды.
А.Музыкантский:
Конечно, нужны многие конкретные изменения. Но я настаиваю – дело не в законах, а в архетипах, в культуре. Например, не работает в России разделение властей еще со времен Сперанского, всегда есть верховная власть, возвышающаяся над всей системой разделения властей.
С.Каспэ:
Прежде чем передать коллеге Филиппову, зачитаю записку из зала, в которой докладчиков просят четко высказываться: «больше или меньше становится полицейского государства в результате реформы». Я предполагаю, что коллега Филиппов несколько усложнит наше понимание термина «полицейское государство», в частности, станет понятно, что одномерному шкалированию это явление не поддается.
А.Филиппов:
Действительно, мне последнее время пришлось немного заниматься проблемой полицейского государства. Как оказалось, юристы и историки права давно о нем все знают.
Я изучал работы, написанные в основном в Германии и во Франции достаточно давно и посвященные полицейскому государству, полиции, «полицейской науке». То, что мы называем полицейской функцией – вещь довольно старая, а вот слово «полиция» и попытки каким-то образом оформить полицию как особый карательный или правоохранительный орган государства – штука достаточно новая, примерно XVI-XVII века. Первый трактат «О полиции» парижского полицмейстера Деламара появился в 1705 году, и историки России мне подтвердили, что Петр I уже был в курсе полицейской мысли своего времени.
Я открыл Деламара и другие трактаты о полиции XVIII века, золотого века полицейского государства. Однако в те времена под словом «полиция» понималась вся совокупность государственного управления, имеющего целью благо подданных. Но почему вообще стали говорить о благе подданных, если до этого обходились без него? Потому, что этой идее предшествовала идея «государственного интереса», воплощенного в персоне государя. Гражданин был выключен из политической жизни государства. Чтобы как-то снять это напряжение, и было создано полицейское государство. Государство показало гражданам, что интерес государства – не тайна, что он состоит в заботе о различных благах граждан: есть благо фортуны, есть благо тела, есть благо души и т.д. И вот на все эти случаи были предписания: что читать, что не читать, как спасать душу, какие лекарства получать, какую пищу подавать в корчме… И все это забота полиции. Все на благо человека, все во имя человека. Это социально-полицейское государство, или, как его назвал Лоренц фон Штейн, эвдемонистическое полицейское государство.
Затем, под воздействием экономических процессов и с ростом социального неравенства, к концу XVIII века стихийным образом родилась вторая идея полицейского государства – полицейское государство безопасности. Сделать так, чтобы всем было хорошо, как выяснилось, невозможно, но можно сделать так, чтобы всем было безопасно. Главным благом объявляется безопасность, то есть соблюдение правопорядка, позволяющего одной части общества, обладающей правом голоса, эксплуатировать другую.
Когда же развитие европейского общества перешло на следующий этап, идея полицейского государства как таковая оказалась полностью дискредитирована, и все попытки реабилитировать полицейское государство в начале XX века успеха не имели. После этого словосочетание «полицейское государство» используется уже в третьем смысле – самом негативном. И когда меня спрашивают, грозит ли нам полицейское государство, я отвечаю: «К сожалению, не грозит».
Реплика:
Ни в каком из смыслов?
А.Филиппов:
Да, ни в каком. В смысле эвдемонистическом – нет, наше государство не функционирует как социальное. В смысле государства безопасности – тоже нет, даже имея такое количество силовых центров и структур, государство явно не гарантирует нам безопасность. Наконец, третий смысл – полицейское государство как результат солидарной воли граждан, самостоятельно решивших ограничить себя в реализации своих индивидуальных прав для того, чтобы был покой, мир и порядок. Без местных полицейских структур это невозможно. К сожалению, полицейское государство не наш случай, у нас куча проблем и ни одного решения.
Реплика:
А как же тогда называется наш случай?
А.Филиппов:
Наш случай, на мой взгляд, определяется как довольно большое паскудство.
(Смех в зале)
А.Филиппов:
Это термин не научный, конечно, но наш случай состоит в неспособности власти реализовать принцип и идею какого бы то ни было порядка, в каком бы то ни было из смыслов этого слова.
В.Шейнис:
У меня вопрос ко всем докладчикам: зачем Медведеву понадобилось менять слово «милиция» на «полиция», которое явно имеет очевидные негативные коннотации?
С.Каспэ:
Хочу заметить, что для меня – возможно, в силу возраста – слова «полиция» и «полицейский», наоборот, имеют гораздо более позитивные коннотации, чем «милиция» и «милиционер». Прошу рассматривать это заявление просто как социальный факт.
Г.Сатаров:
Я, кстати, тоже ничего плохого в этих словах не вижу, так что дело не в возрасте. Зачем это нужно? Поскольку сама власть ничего не объясняет, мы можем только фантазировать на эту тему. На самом деле я хочу прокомментировать выступление коллеги Филиппова – ведь всю эту эволюцию наше квазигосударство проделало за десять лет. Первое, что оно сделало – вернуло в оборот бессмысленный в условиях демократии термин «государственный интерес». Нет в демократии понятия «государственный интерес» (в отличие от «национального»), это просто прикрытие чьих-то корыстных интересов. Дальше были пройдены остальные ступени полицейского государства. В этом смысле нам полицейское государство не грозит, потому что мы этот цикл уже прошли в рамках этого паскудного режима – я считаю, что это научный термин! А сейчас у нас – то ли очистительный хаос, то ли распад.
С.Каспэ:
Коллеги, я еще зачитаю, что называется, «из книжечки». В выступлении коллеги Филиппова звучали такие важные термины, как «карательные органы», «правоохранительные органы», «безопасность». Так вот, очень важно, и об этом говорил покойный Алексей Михайлович Салмин на том старом семинаре, что все эти термины амбивалентны:
«Мы переименовали те органы, о которых идет речь, из “карательных” в “правоохранительные”. Когда-то в старом Китае было такое понятие для определения иностранца: использовались два иероглифа, означавшие по отдельности “иностранный черт”. Теперь иностранца называют “иностранным товарищем”. И вот эта история с переименованием органов мне представляется аналогичной. Вот, скажем, слово “охрана” – что оно значит? Федеральная служба охраны охраняет представителей органов государственной власти. А Главное управление исполнения наказаний охраняет заключенных. В 30-е годы был такой анекдот:
– Дедушка, а зачем Кремлевскую стену построили?
– Чтобы защищаться от разбойников.
– Чтобы они туда не прыгали или оттуда не выскакивали?»
(Смех в зале)
Я это к тому говорю, что амбивалентность очень многих понятий, которыми оперируем и мы, и законодатель, является фундаментальным основанием той функциональной неразберихи, которой мы сейчас наблюдаем и которая продолжает усугубляться.
Ю.Благовещенский:
Две противоречивые функции любой живой системы: самосохранение и испытание себя перед угрозой кризиса. Система балансирует между опасностью отказа от развития и опасностью коллапса, то есть прибывает в некоем хаосе, ведущем, однако, к развитию. Такой хаос необходимо поддерживать.
Л.Вдовиченко:
Первое. Месяц назад я была на социологическом конгрессе в Швеции, в Гётеборге. Гётеборг долго был ганзейским городом, независимым от Стокгольма: дескать, Стокгольм далеко, у нас здесь свои порядки. Там есть крепость на острове, в которой сейчас тюрьма, и на этом острове стоит любопытный памятник: две руки, тюремщика и заключенного, и эти руки соединены в рукопожатии. На конгрессе было 5 000 человек, но мы не видели ни одного полицейского. Мы стали расспрашивать, как это так получается. И что любопытно: часть функций, которые некогда выполняли органы охраны правопорядка и правосудия, вошли в культуру населения, граждане взяли часть функций на себя, и уже несколько веков эти функции выполняются на местном уровне безо вской специализированной полиции. Второе. Часть функций охраны правопорядка может с помощью современных технологий выполняться в «невидимом» режиме: в США человек еще не успел ступить на американскую землю, а аналитики спецслужб в специальном центре уже имеют на него всю информацию и подают сигнал, если он кажется им подозрительным. Такая работа осуществляется точечно и не доставляет обычным гражданам никакого беспокойства.
Таким образом, произошло как бы расползание полицейских функций в двух направлениях: часть функций взяли на себя сами граждане, а часть новые спецслужбы, которые с помощью информационных технологий точечно реагируют на угрозы. Вот это и нужно России.
А.Филиппов:
По поводу того, что часть полицейских функций передается населению: тут нужна небольшая корректива. К вопросу об архетипах – возьмем «Устав о благочинии» Екатерины II, читаем его, все замечательно: там полицейская функция государства спускается все ниже и ниже, даже на уровне деревни зажиточные крестьяне выполняют какие-то полицейские функции, и называется это благочиние. Но ситуацию портит несвобода: крестьяне просто присматривают друг за другом, чтобы освободить государство от излишней работы. В тоже самое время в Германии никто никому ничего не делегировал вниз, наоборот, там государство забирало от обществ (городов, земель) и замыкало на себя полицейскую функцию, ранее ему и не принадлежавшую. У нас же воля, устраивающая «благочиние», не встречает никакого сопротивления до самого низа, у нас не было и нет самостоятельных, не потерявших своих автономных функций социальных образований. В этом принципиальная разница – в Гётеборге просто не знают, как может быть иначе. Вы только попробуйте облагодетельствовать свободного шведа против его воли!
В.Шейнис:
Ленин в своем фантастическом романе «Государство и революция» иронизировал: наше мышление не представляет себе, как же без полицейского поддерживать правопорядок, но люди в новом обществе будут совершенно другими – цивилизованными и порядочными. И эти, написанные совершенно серьезно, вещи были обозначены им исходя из общей траектории развития Запада, и по крайней мере в Швеции развитие к этому и привело. Ленин просто изобразил эту ситуацию в несколько помутненном виде, как скорое пришествие социализма.
И вот я хочу задать тот же вопрос, о важности которого говорил коллега Сатаров: как? Как сменить нашу траекторию?
М.Краснов:
Вы знаете, я почувствовал, что участвую совсем не в той дискуссии, в которой собирался. Мы тут говорим о том, способна ли Россия в принципе или не способна изменить всю свою жизнь, а не только полицию. Я пытаюсь смотреть глазами какого-нибудь милицейского наблюдателя, так вот, он бы подумал: «О, с этими ребятами нам ничего не грозит». На вопрос «Что делать?» я уже ответил, наметив основные направления. Любой архетип способен меняться при изменении институтов. С этого я и начал (но моя мысль не была поддержана): какими мотивационными рычагами мы можем что-то изменить? Либо мы должны отказаться от перемен и просто наблюдать, все равно от нас ничего не зависит.
С.Каспэ:
Я глубоко лично благодарен коллеге Краснову за эти горькие слова, потому как четыре из пяти наших общественно-политических обсуждений тут же уходят на уровень высоких обобщений и сводятся к констатации культурной непредрасположенности российского общества к чему бы то ни было благому. Все это подразумевается по умолчанию – мы же все знаем, в какой стране живем. И потому у меня всегда вызывают чувство глубокой признательности те, кто пытается вырваться из этого круга поднадоевших суждений. Спасибо.
С.Магарил:
Одно замечание: утверждение примата права в западном мире обеспечили юридические факультеты европейских университетов. Мы же в этом отношении отстали на 700 лет.
А.Музыкантский:
Есть прекрасная книжка Томаса Вудса «Как католическая Церковь создала западную цивилизацию». Первичны были все-таки не юридические, а богословские факультеты.
А.Белкин:
Я полжизни прослужил в армии и, как положено, попытаюсь сказать нечто приземленное, изложить, так сказать, вид снизу. Началось же все не в двухтысячных, а в 1991 г., и диагноз нужно ставить по обстоятельствам возникновения болезни. Для меня полицейское государство – реальность. Это та подавляющая машина, которая существует уже много лет, но сейчас она стала хуже, чем, когда-либо. Если раньше я читал детям «Дядю Степу», то теперь я говорю им: «Никогда, ни при каких обстоятельствах не обращайтесь за помощью к милиционеру». Это не система поддержания правопорядка, а система, угрожающая любому гражданину. Нынешний режим сложился надолго, настолько, насколько ему хватит ресурсов. И ничего мы не изменим из того, что коллега Краснов говорил. Им это не нужно, это привело бы к ослаблению их рычагов власти. На протяжении 20 лет идет дискуссия о контрактной армии. Так вот я скажу, что наше счастье в том, что у нас нет контрактной армии. Посмотрите на милицию, вот она –контрактная система, там половина могла бы стать уголовниками, но они просто предпочли «милицейскую крышу». Вспомните 1991 год – солдаты-срочники тогда не стреляли по гражданским, а как бы повели себя контрактники? Я считаю, что любой призыв сейчас к профессиональной армии, это призыв к преторианской гвардии. А одна у нас уже есть, и это милиция.