- политическая пресса и механизмы принятия решений;
- политическая пресса и массовое политическое поведение;
- политическая пресса в Большой Игре 2007-2008 гг
эти и смежные вопросы стали предметом обсуждения экспертов.
Заседание открылось специально подготовленным выступлением главного редактора газеты "Московские новости" и журнала "Политический класс" В.Т.Третьякова.
С.Каспэ:
В нашей стране есть политика. В нашей стране есть пресса. Более того, в нашей стране есть политическая пресса. И вот в современных условиях этот институт кажется довольно загадочным. С одной стороны, он, безусловно, на что-то влияет и как-то встроен в механизм принятия политических решений. Если бы это было не так, то, наверное, не происходили бы в этом секторе различные интригующие события (ограничусь одним примером – назову назначение Демьяна Кудрявцева генеральным директором издательского дома "Коммерсант"), и события эти не привлекали бы всеобщего внимания. И если бы политическая пресса ни на что не влияла, то, наверное, ее бы просто не было, а была бы сплошная "Родная газета" – "мальчик не смог выбраться из холодильника и съел собственную ногу".
С другой стороны, решительно непонятно, как именно и на что именно она влияет. На массовое политическое поведение? На действия государственных структур? На политические элиты? Все это звучит весьма сомнительно. Возникает подозрение, что влияет она только на самоё себя да вот еще на нас – на экспертное сообщество. Но принимать эту точку зрения не хочется.
И тогда возникает главный вопрос: на дворе 2006 год. Это значит, что уже сейчас начинается развертывание сил перед 2007-2008 гг. и даже, может быть, первые рекогносцировки и разведки боем. Какую же роль предстоит сыграть в грядущих бурях институту политической прессы?
Задумавшись обо всем этом, я понял, что выход один. Если есть в стране человек, о котором можно сказать, что политическая пресса – это он, то это Виталий Третьяков. Почему мы и пригласили его выступить на нашем семинаре, а он любезно согласился.
В.Третьяков:
Святослав Игоревич совершенно справедливо сказал, что можно считать, что политической прессы не существует – во всяком случае, если брать слово "пресса" в классическом понимании. Существует нечто, однако поскольку рядом функционирует такой монстр, как телевидение, постольку прессой как ничтожно малой величиной можно просто пренебречь.
Однако хотелось бы отметить несколько моментов. Сегодня все говорят о Горбачеве, и его день рождения даже стал причиной переноса семинара на другой день. На самом деле именно политическая пресса его воспитала, и она же его и погубила. Ельцин при поддержке политической прессы сверг его гораздо эффективнее, чем ГКЧП со всеми своими танками. Так что в отдельные моменты политическая пресса все же способна превратиться в конкурентную по отношению к телевидению силу.
СМИ, как известно, существуют в любом обществе, в тоталитарном в том числе. Как ни странно, даже в тоталитарном обществе издания отличаются друг от друга – не так сильно, как в обществе плюралистическом, но отличаются. На мой взгляд, весь мир сегодня идет к неоавторитаризму, но никакой угрозы существованию политической прессы как таковой нет, она всегда была и будет.
Что касается нового формата политической прессы. Я вижу три фактора, его определяющие. Первый – это тотальное доминирование телевидения. Да, есть Интернет, но, на мой взгляд, что бы ни говорили сегодня, его мощь преувеличена. Возможно, лет через 30-40, когда нам всем вживят чипы и это станет фактом биологии и физиологии, мощь Интернета станет абсолютной. Пока же Интернет представляет собой гигантскую стенную газету, и все графоманы, кому не удалось пристроиться в профессиональную прессу, получить в ней корочки и зарплату, переместились в Интернет, где и пишут свои заметки со всей присущей им безответственностью. А доминирование телевидения – абсолютно. Лишь в отдельно взятые исторические моменты печатная политическая пресса может конкурировать с телевидением и иногда лаже обыгрывать его.
Еще один фактор – так называемые эксперты под разными названиями: мудрецы, советники, авгуры и прочие. Они существовали всегда, и всегда им надо было что-то обсуждать. Существование экспертного сообщества, или сообщества советников, будь то при демократически избранном правительстве, будь то при Чингисхане, неизбежно. Им надо обсуждать свои идеи и доносить их до тех, кто принимает решения – согласно этим идеям или же вопреки им.
Третий фактор состоит в конкуренции текстов, или смыслов, и игры, или интриги. Я всегда выделяю четыре классических жанра – информация, репортаж, интервью и статья. В последнее время телевидение породило совершенно новый жанр – игру, и на телевидении он сейчас уже абсолютно доминирует. На российском телевидении был, например, талантливейший журналист Леонид Парфенов, который был "изъят" из западной журналистики. Этот новый жанр – аналитика-развлечение – начинает преобладать и вытеснять традиционные политические смыслы и тексты. Это заставляет обратиться к политическим мыслителям с вопросом – а какой же тогда станет политика в будущем? Это касается и хвоста, который машет собакой, и шоу-бизнеса, который является сегодня гигантской составляющей любой политической партии. Карнавализация политики через телевидение нарастает. Игра убивает серьезное начало. Если карнавал – это новое состояние политики, то, соответственно, политическая пресса тоже будет карнавализированной.
Что касается русской политической прессы. Я подчеркиваю, что речь идет о русской в лингвистическом смысле части всей российской прессы. Я не представляю себе содержание того, что выходит не по-русски, но этот феномен тоже нужно учитывать. Насколько я понимаю, мощных электронных СМИ, сопоставимых с Первым каналом, на нерусских языках нет, а вот пресса есть, и, судя по всему, очень влиятельная. Подозреваю, что, действуя на языках народов России, можно победить и федеральные каналы. Важный аспект в этом отношении – свобода печати. Я не жил в XVIII и XIX веках, но все-таки тогда был период значительно более свободной, нежели сегодня, прессы. Сейчас мне совершенно очевидно, что и в электронных, и в печатных СМИ свобода печати существует только для журналистов, экспертов и политиков. Ни для какого "народа" свободы печати не существует, ни в нашей стране, ни в других странах. Социологические опросы точнее отражают общественное мнение. Другое дело, что журналисты тоже отражают мнения народа, но в предельно искаженной форме, поскольку всякий раз они их вольно или невольно интерпретируют.
Как и все остальное, свобода печати пульсирует в зависимости от исторической обстановки. На коротком отрезке времени эти пульсации более ощутимы. И свобода печати для журналистов и экспертов в печатных СМИ сегодня, конечно же, больше, нежели для других СМИ. Но это, я думаю, временный процесс, и потом что-нибудь опять произойдет. Этот факт тоже нужно зафиксировать. Однако, повторюсь, политическая пресса существует даже в тоталитарном обществе, соответственно, в обществе даже протодемократическом ее уничтожить невозможно. В извращенных или превращенных формах, но она существует. Например, гигантские потоки текстов и фильмов на исторические темы – даже на самом заскорузлом канале есть широчайший плюрализм и широчайшие свободы. Например, Николай II в одних фильмах предстает кровавым убийцей и тираном, в других – мучеником и жертвой большевиков. Практически обо всех исторических личностях одновременно говорится и со знаком "минус", и со знаком "плюс". Кроме каких-то крупных дат, освещение которых официальная политика пытается контролировать, генеральные директора каналов, которые занимаются телевидением как бизнесом, даже не пытаются контролировать содержание таких фильмов.
Все то, что у нас "прото", и все то, что у нас "квази", – я имею в виду состояние якобы современных институтов якобы демократии – отражается и на состоянии политической прессы.
И последнее. Я продолжаю настаивать на том, что, начиная с 1917 г. и по сей день, Россия находится в состоянии холодной гражданской войны. Не решены вопросы власти и собственности – собственно, два главных вопроса любой гражданской войны. Находясь в этом состоянии, и пресса и общество разбиваются на два лагеря. Расколота элита, отсутствует писаный или неписаный общественный договор. Находясь в состоянии гражданской войны, вся пресса также делится на "красных" и "белых". Эта внутренняя ангажированность всей современной российской политической прессы настолько глубока, что я не вижу ей конца. Впечатление о большей свободе печати при Ельцине складывалось из двух факторов: во-первых, олигархи вели друг с другом войну и использовали для этого политическую прессу в качестве оружия. В журналистике, как известно, есть два оружия – правда и ложь; и того, и другого было тогда больше. Во-вторых, журналисты были внутренне ангажированы. "Красных" били не для того, чтобы они побелели, а чтобы "раздавить гадину". Сегодня эту остервенелость сохраняют только наиболее выдающиеся, на мой взгляд, публицисты современности – Валерия Ильинична Новодворская и Александр Андреевич Проханов. Тогда же все были маленькими прохановыми и новодворскими. Таланта меньше, но остервенелости много. Когда идет бой в ходе гражданской войны – это реальный бой. До сих пор наша пресса разбита на эти два лагеря, воюющих по идейным основаниям. 99% журналистов и 95% экспертов, выступающих в прессе – глубоко внутренне ангажированы. С моей точки зрения, проблема гражданской войны в России не будет решена как минимум до 2017 г.
В завершение приведу еще один тезис, чтобы окончательно заинтриговать аудиторию. По дороге сюда я долго думал над списком из пяти-шести людей, которых я считаю представителями качественной, объективной политической прессы в России. Но как одна фамилия сидела в голове, так она там и осталась. Это фамилия "Третьяков". Я самый объективный журналист России.
(Смех в зале, аплодисменты).
С.Каспэ:
И все-таки: будет ли российская политическая пресса сколько-нибудь значимым фактором в политическом сезоне 2007-2008 гг.? В частности, какую роль в будущих событиях намерена сыграть газета "Московские Новости"?
В Третьяков:
Я уже отчасти ответил на этот вопрос. Она будет значимым фактором в той степени, в какой будет востребована качественная политическая пресса в противовес всем формам игрового жанра и телевидению, в той степени, в какой будут востребованы мысли, тексты и смыслы. Я думаю, что она будет играть примерно ту же роль, какую играла в 1996 г.
В этой связи я хотел бы рассказать одну историю. В 1996 г., между первым и вторым туром президентских выборов, мне позвонил Борис Абрамович Березовский и сказал: "Завтра тебе позвонит Сатаров и пришлет один текст, его обязательно нужно будет опубликовать". На следующий день действительно позвонил Сатаров – и попросил. Потом пришел ко мне пакет, в котором был собственно текст. Это была аналитическая записка о том, как российские коммунисты готовят кровавую расправу после своего прихода к власти по итогам президентских выборов. Причем Сатаров же предлагал мне телефон какого-то из этих коммунистов где-то в Кузбассе, который может все это подтвердить. Один-единственный телефон в Кузбассе! На следующий день мне позвонил Чубайс, с которым у меня всегда были очень плохие отношения, и повторил: очень нужно опубликовать этот доклад. Я его опубликовал, и на следующий же день он вышел в "Независимой Газете". В тот же самый день я смотрел программу "Время", в которой Ельцин тряс перед Скуратовым этим номером газеты и говорил: "Это что же такое у вас творится? Куда смотрит прокуратура?!"… Жаль, что сегодня нет Георгия Александровича (Сатарова), но точно так же я рассказал бы эту историю и в его присутствии.
Так вот, я надеюсь, что в 2007-2008 гг. я тоже согрешу только один раз, а не два-два с половиной.
М.Савин:
Как бы Вы оценили влияние международного фактора на российскую политическую прессу?
В.Третьяков:
Неоднозначно. Некоторая динамика есть, и она все более и более негативная. Когда давно освободившиеся люди начинают объяснять только что освободившемся, как хорошо и как надо, всякий приличный человек скажет "спасибо, учту". Но когда они продолжают это делать двадцатый год подряд, и когда мы уже знаем, что советская пропаганда об империализме – о том, что происходит внутри этого империализма – была на 80% правдой, а они все продолжают кричать о свободе слова и свободе прессы, я с ними в дискуссии не вступаю, мне это надоело. Я свободный человек, и я европеец. Невинных журналистов на Западе также мало, как и в России.
А.Юсуповский:
Когда Вы пришли в "Московские Новости", Вы сделали многообещающую заявку на то, что Вы собираетесь сделать из газеты нечто или, во всяком случае, то, чем она когда-то была. Поделитесь с нами этими планами! И скажите, рассматриваете ли Вы экспертное сообщество как подспорье?
В.Третьяков:
Я всегда работал с экспертами, многие из которых стали моими друзьями. В начале своей работы в "Независимой Газете" я немало натерпелся от журналистов, которые любили задавать мне вопрос: "Почему Вы этих чудаков публикуете? Мы, конечно, понимаем, что они Ваши друзья, но они же чудаки". Это говорили в дальнейшем очень известные журналисты. Несмотря на эти упреки, я этих чудаков печатал, продолжаю печатать и буду печатать в дальнейшем.
Теперь второе. Уже ближайший номер "Московских Новостей" будет содержательно отличаться. Совсем масштабные перемены наступят осенью. Что касается амбициозности планов, то главный редактор должен быть амбициозным, в противном случае ему надо уходить с этой должности. Мой подход прост. Материал либо интересный – тогда его нужно печатать, либо неинтересный – тогда нужно выбрасывать в корзину. Классиков до публикации я не читаю. Вот, например, Сергей Марков дает мне материал для публикации – зачем я буду загружать себя сверх меры и читать Маркова еще в рукописи? Я читаю тогда, когда ее опубликуют. Еще один принцип: время гениев в политике, философии и литературе прошло, и я не рассчитываю на то, что в своей жизни встречу гениальный ум, и он к тому же начнет писать в газету, которой я руковожу. В этих обстоятельствах я вынужден буду печатать 5-6 талантов, каждый из которых обладает своим мнением, и получившийся букет доносить до читателей как "истину".
В.Лысенко:
Я думаю, что девяностые годы были твоим звездным часом – я имею в виду твою "Независимую Газету", которую я до сих пор читаю…
В.Третьяков:
Хорошо сделал, до сих пор испортить не могут.
В.Лысенко:
Потом ты ушел в "Политической класс", а сейчас – в "Московские Новости". Не означает ли это, что сейчас меняется твое политическое сознание, и ты возвращаешься к либерально-демократическим ценностям?
В.Третьяков:
"Политический класс" по-прежнему выходит и будет выходить. Нет, я не возвращаюсь к либерально-демократическим ценностям, поскольку я не знаю в современной России ни одного человека, который мог бы мне эти ценности внятно сформулировать. Скорее это означает возвращение "Московских Новостей" ко мне – я когда-то там работал.
С.Марков:
У меня с Виталием Товиевичем дискуссия на эту тему идет уже несколько лет. Я, например, считаю, что Виталий Товиевич – гений журналистики, а он не согласен. Это, конечно, шутка, но серьезная. Что касается нашей дискуссии о средствах массовой информации, то тут у нас разные точки зрения. Он смотрит с точки зрения журналиста и редактора, а я – с точки зрения использования журналистов и СМИ. Вот именно с этой позиции я сейчас и посмотрю на политическую прессу.
Во-первых, политическая пресса, как мне кажется, играет по-прежнему очень важную роль. Она выполняет несколько функций, которые никто другой не в состоянии выполнить Прежде всего она формирует когнитивную карту для политического сообщества – политического класса и локальных лидеров общественного мнения. Ориентируясь на политическую прессу, они формируют свой политико-идеологический выбор. А уже человек, не занимающийся политикой, формирует свою политическую ориентацию благодаря "привязке" к локальным лидерам общественного мнения. Созданием этой когнитивной карты и занимается политическая пресса, телевидение это сделать не в состоянии, так как чрезмерно искажено пропагандой.
Во-вторых, политическая пресса фиксирует ранг важности событий и создает ландшафтную карту событий. Мнение, высказываемое в политической прессе, является окольным по отношению к мнениям, высказываемым телевидением, однако, доходя до получателей, оно "бьет" уже сложившуюся картинку и формирует интерпретации.
Собственно, формирование интерпретаций тех или иных событий – третья важная роль политической прессы. Она дает не одну интерпретацию, а несколько, приводит мнения различных людей. Политическая пресса ведет разработку той или иной идеологической линии. В этом смысле конкретное политическое издание выступает лидером определенной элитно-политической субкультуры.
Отсюда противоречия. Слишком мало возможностей высказаться у членов клуба, все больше этих возможностей у обсуживающего персонала – у журналистов. Они узурпировали эти возможности – это касается таких газет, как "Коммерсант", "Ведомости" и т.д. Это противоречие можно побороть двумя методами: можно пойти по европейскому пути, т.е. давать высказаться членам клуба и приводить экспертные позиции, либо пойти по пути большевистскому – поднять социальный статус журналистов, сделать их начальниками и т.д. Отчасти по этому пути идет российское телевидение.
Политическая пресса должна быть связана с другими факторами политического пространства, и очень хорошо, если есть связка с телеканалом. В этом случае они имеют возможность совместно формировать мнения. К сожалению, большинство наших телеканалов этого не умеет и не понимает. Вторая вещь, которая нужна – это масштабный национальный проект (я имею в виду реальный национальный проект, а не то, что у нас сейчас есть). Пойти в этом направлении я и советую Виталию Товиевичу.
С.Каспэ:
Если я правильно понял Сергея Александровича, то телевидение можно уподобить оружию массового поражения, а прессу – высокоточному оружию. И это довольно оптимистическая модель, поскольку именно последнее сейчас бурно прогрессирует, хотя и от первого никто не отказывается.
И.Дискин:
Здесь было поднято такое количество вопросов, что мне не хочется вступать в полемику со всеми. Тень Маклюэна витает над этим залом, но Маклюэн писал для другого общества, и пока мы не сформулируем специфику российской модели модернизации и ее отличие от западных моделей, все время будет путаница. Мы будем использовать чуждые смысловые конструкции для родного нам специфического контекста. Виталий Товиевич не случайно начал говорить о тоталитарном обществе. В тоталитарном обществе политическая пресса действительно необходима, потому что она поддерживает постоянно необходимый уровень высокий мобилизации.
Российская политическая пресса выполняла все девяностые годы очень важную задачу: она обеспечивала идейную поддержку и медиакратическое воплощение всего того, что связано с либеральной демократией, чтобы не допустить возникновения каких-либо сомнений в этих ценностях. Я не согласен с термином "холодная гражданская война", но абсолютно точно, что без медиакратии невозможно было провести тот экономические курс и непопулярные реформы.
Вторая функция политической прессы связана вот с чем. Не мне рассказывать многим, что такое борьба за ухо советников президента. Этим занята политическая пресса – тем, чтобы вбросить некий элемент будущей конструкции, которая потом будет поддерживаться медиакратически. Недооценка того, что медиакратия в России есть вообще одна из самых серьезных опор политического режима в целом есть серьезное упущение – особенно тогда, когда мы говорим о ее будущей роли в процессах 2007-2008 гг.
Уже сегодня ясно, что политический класс просто трещит по швам, выстраиваясь в колонны за определенными и виртуальными преемниками. Поскольку у самих преемников отсутствует какое-либо политико-идеологическое позиционирование, политическая пресса начинает завязывать с ними торг. Выстраивается некая имитация идейно-политической диспозиции. Почему возникает необходимость карнавальности? К серьезным вещам можно обращаться тогда, когда есть ценности первого и второго порядка, и на этих ценностях можно выстраивать серьезную идеологию. Сегодня исчерпаны подлинные ценности, к которым можно обращаться. Можно называть это деморализацией, аморализацией и т.д., но абсолютной ценностью для определенных групп является как раз сохранение существующего политического режима и ничто другое.
И.Дунаева:
На мой взгляд, говорить о прессе в связи с принятием политических решений невозможно, так как сам этот механизм предельно непрозрачен. Речь может идти только о том, что пресса хоть как-то информирует людей, живущих в новых условиях. Алексей Михайлович Салмин много говорил о проблемах выработки политического языка. Особенно актуальной эта проблема становится в условиях проведения какой-либо реформы. Например, я исследовала региональную прессу по реформе местного самоуправления. Только потренировавшись на самом тексте закона, можно понять публикации по теме. По-моему, журналисты сами не всегда понимают, что они пишут: понятны только публикации из серии "куда пойти вылечить зубы".
Я хотела бы попытаться взглянуть на проблему со стороны читателя – человека, который принимает решения о том, как ему голосовать, где работать и в каком регионе вообще жить. Мне кажется, что в наиболее важные моменты роль прессы снижается. Этому способствует отсутствие традиции диалога и со стороны журналистов, и со стороны политиков. Один коллега недавно удачно сказал: "Мы так сильно надеялись на непоротое поколение, пока не поняли, что порки оно боится еще больше, чем поротое". Тем не менее становлению прессы, которая способна дать человеку минимальную основу для анализа информации, способствуют конфликты элит – читая разные издания, можно составить достаточно объективную картину происходящего, развитая экономика (поскольку СМИ часто развиваются как бизнес-предприятия) и исторические традиции большей или меньшей закрытости, существующие в регионе.
В заключении я хотела бы вспомнить фразу Виталия Товиевича из материала, опубликованного осенью 1993 г. Тогда был издан указ № 1400, обещаны парламентские выборы, и Виталий Товиевич написал: "Вот легкий путь и закончился. Это только в сказках все происходит через три месяца, нам же для становления потребуется не три и не месяца, а, возможно, тридцать три года". Я хотела бы напомнить, что с 93 г. прошло всего лишь тринадцать лет.
Н.Андреенкова:
Я хотела бы сказать несколько слов о значимости политической прессы. В 1990-е гг. любой намек, любая отсылочка вызывали всеобщее обсуждение, ажиотаж и т.д. Чем больше свободы, тем более это интересно внутри самой среды, но почти не доходит до обычных людей. Коллега очень точно заметила, что в региональной прессе обсуждаются совсем уже другие проблемы, а когда мы спрашиваем людей, какие они читают газеты, то выясняется, что, помимо радио и телевидения, активное обсуждение ведется в местных газетах. Если мы говорим о значимости политической прессы, мы должны посмотреть: а до кого же она доходит реально? Кто является ее подлинным адресатом?
И.Задорин:
Известно, что сама по себе идея не может создать влияния. Очень важную роль в формировании влияния играет коммуникатор и ретранслятор этой идеи. Одна и та же идея, исходящая от разных персон, может не произвести никакого действия, а может произвести еще какое. Вот недавно было опубликовано обращение Владислава Суркова. Мысли там любопытные, но мы понимаем, что эти же мысли, произнесенные другими устами, не произвели бы такого эффекта.
Я это говорю к тому, что существует проблема создания авторов-брендов. В маркетинге и не только уже давно применяется следующий механизм: создается бренд из персоны, после чего любое слово, сказанное этой персоной, становится влиятельным. Я не призываю делать это главным механизмом, но, по всей видимости, газете имеет смысл над этим задуматься.
Второй тезис. Как мне кажется, у нас влияние может быть двух сортов. С одной стороны, политическая пресса как средство коммуникации между политически важными персонами. С другой стороны, в массовом порядке политически влиятельной оказывается не политическая пресса, а та, которая эксплуатирует важные жизненные ценности. Например, газета "Спид-Инфо" может оказаться более политически влиятельной, если она будет использовать технологию политического product placement. Использование некоторых политических идей в неполитическом контексте может быть важным механизмом влияния прессы в целом.
В.Лысенко:
Я все-таки считаю, что политическая пресса умирает. Если мой старший сын читает газеты, то младший, которому 18, уже совсем не читает. Главным убийцей нашей политической прессы является телевидение. Сергей Марков сказал: "В России телевидение – это атомная бомба". Владимир Путин больше всего любит "Комсомольскую правду", и это показывает, куда мы движемся. Я счастлив, что наше поколение читало "Независимую Газету", но боюсь, что наши дети ее уже никогда читать не будут, они к этому не готовы.
С.Колесник:
Сегодня участие политической прессы в процессе модернизации ничтожно. Процесс модернизации во многом определяется политической культурой, и у нас сложилась практика обсуждения в прессе не политических, а других актуальных сюжетов. В регионах читают местные издания, которые очень плохо выполняют функцию политической прессы. Сегодняшний формат политической прессы бесперспективен.
Совершенно правильно Вы говорите о молодежи. Они действительно не читают прессу, они уходят в интернет, в "Живой Журнал"…
С.Митрофанов:
В прессе происходят те же самые процессы, что и в экономике, даже с некоторым опережением. Добывающие – пресса как источник информации – исчезли вообще, остались одни перерабатывающие. Марков справедливо высказал возмущение тем, что и переработка информации идет не очень хорошо.
Я согласен почти со всем, что было сказано здесь. Единственное, я не совсем согласен с оценкой, которую дал Виталий Тоевич фрагментам этой славной медийной корпорации. Я думаю, что мы уже пережили гибель печатной прессы как института. Следующим этапом будет такая же гибель телевидения – его убьет многоканальность, интерактивность, там смыслы тоже умрут. В целом информационная среда будет отражать процессы, происходящие в обществе.
С.Магарил:
За всем тем, что сегодня прозвучало в дискуссии, хорошо просматривается ничтожное влияние гуманитарной интеллигенции на процессы, происходящие в современной России. Студенты лучше мотивированы, чем подготовлены. Надо внушать им, что политика – это не политика сама по себе, а неразрывный, двуединый политико-правовой процесс. Будет грязной политика – будет грязным и право.
Телевидение – это действительно оружие массового поражения. И пока оно используется так, как используется, мы имеем все шансы получить монополизированный политический процесс.
М.Дианов:
Влияние политической прессы было. Но почему оно было? Потому что язык, на котором события описывались в той же "Независимой Газете" совпадал с тем языком, на котором говорили люди. То, что говорится и пишется сейчас – полная противоположность. Более того, уже эксперты не понимают журналистов, а журналисты не понимают экспертов. Язык разный.
Реплика:
Учи албанский!
(Смех в зале)
Мы все знаем, например, афоризм "В здоровом теле – здоровый дух". На самом деле это цитата из Ювенала, которая звучит следующим образом: "В здоровом теле здоровый дух бывает очень редко". Примерно то же самое происходит и сейчас. Например, все время смешиваются понятия "терроризм" (заставлять принимать нужные решения) и "мятеж" (с помощью вооруженных методов угрожать целостности государства). И все эксперты говорят о вооруженном мятеже, все журналисты и политики – о борьбе с терроризмом, и никто друг друга не понимает.
А.Чадаев:
Мы только что услышали, что у нас нет объективной журналистики. Но какая-то есть! Раз какая-то есть, то я спрашиваю: какая? Может быть, партийная? Мы обнаруживаем, что партийная пресса выглядит довольно жалко. Но она пытается выдать себя за объективную. Мы живем в ситуации, когда, с одной стороны, политика хочет влиять и проводить определенную точку зрения, а с другой стороны, существует базовая проблема ангажированности и необъективности любой прессы вообще. В результате получается двойное вранье. Мой тезис о том, когда появится объективная пресса, будет выглядеть диалектически: тогда, когда появится партийная, или, что то же самое, когда появится объективный читатель, способный читать разные издания и сравнивать их позиции.
Мне кажется, что проблемы политической прессы не решаются как проблемы только политической прессы. Мы не в состоянии говорить о росте влияния политической прессы без одновременной увязки этой проблемы с ростом влияния писателей, философов, политических мыслителей – всем тем, что связано с вербальным аспектом власти. В 1991 г. вербальный аспект власти доминировал, одно слово "властителя дум" могло собрать миллионы. Через три-четыре года эту власть хозяева дискурса или продали за копейки, или просто от нее сбежали и отдали тем, кто и говорить-то не умеет. Пресса будет тогда, когда под ней возникнет, в виде бэкграунда, среда, которая производит смыслы – пишет книги, обсуждает их, выдвигает конкурирующие идеологии, когда все это транслируется вниз. Вот тогда все это будет жить.
К.Лубенченко:
Когда Виталий Третьяков возвращается в "Московские Новости", какую задачу он перед собой ставит? Ведь он говорит, что собирается, по сути, коллекционировать эклектические мнения, которые затем будут предъявлены обществу. Но в чем же смысл этого?
Вторая сторона проблемы – сама власть. Вопрос в том, есть ли какие-нибудь обязанности у власти по отношению к политической журналистике и политической свободе слова? Мы употребляем термин "общественное мнение"; позволю вспомнить себе Пушкина, который говорил, что в России "нет общественного мнения". Появилось ли оно? Я думаю, что нет. Потому что это институт, который оказывает влияние не только на принятие решений, но и на структуру институтов страны. Если наша политическая пресса не оказывает никакого влияния, это очень печально.
Мы знаем, что в России власть всегда доходила до полного разложения, потому что она никогда не связывала себя с общественным мнением. Сегодня люди, выходящие на митинг против дедовщины с плакатом "Министр, пошли своего сына в Чечню!", объявляются правонарушителями. Самый главный вопрос – каким образом повлиять на наших самодержцев, чтобы они все-таки поняли, что самым главным является создание в России общественного мнения.
В.Третьяков:
Я не оптимист, не пессимист, но реалист и фаталист. Здесь полный зал профессоров, и каждый второй из них рассказывает своим студентам на лекциях о мерзостях нынешней власти. Это что, тоталитаризм? Я сам не диссидент, никогда не выходил на митинги, потому что не могу находиться в толпе. Но вы ведь идете за святое дело, с плакатом "Иванов, пошли своего сына в Чечню!", и вас сажают в кутузку. Что ж вы хотите, чтобы вам за это деньги давали? Нужно уметь приносить жертвы.
Что касается того, что я хочу сделать. Я уже давно не хочу ни перевернуть мир, ни потрясти Россию. "Московские Новости" – это мой проект. Я хочу, чтобы эту газету читали те, кто еще способен читать в этой стране, хочу дать высказаться умным людям и привлечь их в свое издание. Хочу подобрать тех, кто пишет не от себя, а настоящих квалифицированных журналистов, и представляет мнение хотя бы какой-то части общества.
Я на 95% согласен со всем, что здесь говорилось. Но отсутствовало одно. Я понимаю, что русский язык сегодня превратился непонятно во что – скажешь невинное слово, а оказывается – похабщина. Но тем не менее: я говорил о прессе, отделяя ее от телевидения. И я думаю, что до конца она никогда не исчезнет. Наиболее умные журналисты работают в прессе, менее умные – на телевидении. Пресса – это хранительница здравого смысла.
Давайте представим себе, что завтра на месяц закроются все качественные газеты. Что изменится? Ничего. А представьте себе, что телевидение исчезнет? Изменения будут колоссальные. Сейчас, когда говорят "СМИ", нужно иметь в виду: по медиа-каналу идет только на 10% журналистика, а на 90% – шоу-бизнес и массовая культура. Человек не чувствует разницы между прокладками, аналитической программой Познера и боевиком. Я всегда говорил, что нужен и бордель, и институт благородных девиц, но я против того, чтобы их устраивали в одном здании!
(Смех в зале)
А электронные СМИ соединяют в себе и то, и другое, причем часто с одними и теми же героями. Как тут быть политической прессе со всем ее интеллектом и целомудренностью? Ведь даже не нужно закрывать бордель! Нужно просто повесить на него правильную табличку!
Действительно, у студентов сегодня порыв к активности (в провинции особенно) есть, а знаний и культуры не хватает. Но что должна делать власть? Сколько угодно ругайте большевиков, но если люди, захватив власть самым бандитским образом, после этого начинают заниматься образованием – я прощаю им все остальное. Сталин велик, потому что он оставил по себе классическую систему образования. А что оставит от образования нынешняя власть?