- что такое «политическая напряженность» и как ее измерять?
- опыт реализации проекта группы ЦИРКОН «Мониторинг политической напряженности»;
- динамика индекса политической напряженности в России за 16 месяцев;
- что вносит наибольший вклад в потенциал политических изменений: экспертные оценки –
эти и смежные вопросы стали предметом обсуждения экспертов. Семинар открылся специально подготовленным выступлением И.В.Задорина (группа ЦИРКОН). Выступление сопровождалось презентацией (2.1 Mb), без обращения к которой использование отчета о семинаре будет крайне затруднено
С.Каспэ:
Сегодняшний семинар в определенном смысле подытоживает последние два года нашей работы – ведь все это время «Полития» обсуждала именно разные аспекты политической напряженности в России. Специально подчеркну – два года, а не один! Напряженность существовала и раньше, но не выражалась в каких-либо бурных событиях. Год назад она из латентной фазы перешла в открытую. Именно поэтому А.Музыкантский несколько раз спрашивал экспертов: «Вы говорите о напряженности; но где же ваш “напряжометр”?» И вот коллега Задорин построил такой напряжометр, результаты работы которого и будут нам представлены. Уверен, что такой прибор нам еще неоднократно пригодится и в наступающем году.
И.Задорин:
«Напряженность» – это, конечно, метафора, и для ученого важно, как ее операционализировать. Попытки измерения политической напряженности предпринимаются уже давно и не только нами. Поэтому мы надеемся, что коллеги будут безжалостно критиковать наш проект, чтобы сделать возможной дальнейшую работу над ним.
Потребность в таком инструменте заметна более всего, когда надо как-то проверить истинность фраз типа «у нас усилилась напряженность», произносимых с некоторых пор все чаще. Именно поэтому в середине 2011 г. мы приступили к работе.
Существуют различные инструменты оценки рисков в рамках процесса принятия решений. Прежде всего они нужны для инвесторов (см. слайд 2): политический контекст оказывает непосредственное влияние на их вложения (естественно, что если напряженность возрастает, то объем инвестиций надо, скорее всего, уменьшать).
История создания нашего «прибора» началась на самом деле довольно давно, приблизительно в мае 1990 г. Тогда к нам обратилась газета «Коммерсантъ» с предложением опубликовать карту СССР, где указывались бы значения политической напряженности в разных регионах. Мы отнеслись к идее очень позитивно и разработали полугодовую программу ее реализации. Но оказалось, что результат нужен уже через две недели: Михаил Горбачев отправлялся на саммит G-7. Мы, естественно, отказались делать, с нашей точки зрения, откровенную халтуру. Тем не менее аккурат перед событием в газете действительно появилась карта с такими градусниками, показывавшими разную температуру в тогда еще союзных республиках. Смотреть на это без смеха было невозможно: актуальность и видимая простота решения задачи вступали в полное противоречие с реальной трудностью осуществления научного подхода к исследованию категории «напряженность», которым многие газетчики и политики и сейчас оперируют довольно легкомысленно.
В 2011 г. Московский фондовый центр обратился к нам с предложением попробовать еще раз. Мы, безусловно, благодарны МФЦ за помощь на начальном этапе работы. Впрочем, через некоторое время поддержка с этой стороны прекратилась, и проект продолжался уже как наш инициативный.
Говоря о любом измерении (и конкретно об этом), я прежде всего определяю четыре базовых понятия: «объект», «предмет», «инструмент» и «шкалу» измерения. Объект в нашем случае – страна в целом. Предмет – то, как мы определяем «политическую напряженность», из чего она состоит, что задает ее динамику. За основу был взят именно метафорический смысл понятия, подразумевающий потенциал изменений – насколько возможны в ближайшем будущем серьезные политические изменения, социальные взрывы, революции и тому подобные события? (см. слайд 3). Формулировка транслировалась эксперту в качестве напоминания в каждом туре опроса, чтобы он не начал постепенно подразумевать нечто другое. Кроме того, с помощью постановки конкретных вопросов мы хотели разложить столь сложное понятие на отдельные элементы, постараться выявить их динамику.
Что явилось нашим инструментом? Для любого измерения социально-политических явлений можно взять «объективные» показатели, выраженные, например, в частотности употребления определенных слов в информационных пространствах, анализировать госстатистику и прочее; можно использовать «квазиобъективные» показатели, связанные с результатами выборов, изменениями политической структуры и т.п. И первое, и второе решения порождают проблему неполноты: объем понятия «напряженность» нельзя охватить только какими-то объективными показателями. В результате основным инструментом измерения в нашем случае было выбрано субъективное экспертное (то есть не обыденное) восприятие и оценивание. То есть инструментом измерения явилась постоянная группа экспертов.
Мы хотели сформировать постоянную экспертную панель, которая могла бы давать в режиме мониторинга оценки политической напряженности. Для этого с августа по октябрь 2011 г. мы проводили частые (два раза в месяц) опросные туры. (Слайд 4).
Кстати, принципиальной (но некоторым кажущейся технической) проблемой была потребность стимулирования экспертов. Мы изначально решили, что их работа должна быть оплачиваемой: оплата дисциплинирует и прививает ответственность, а не чувство «халявы».
Я.Паппэ:
Была ли оплата символической или реальной?
И.Задорин:
Сначала платили 1000, потом 500 рублей за тур.
Я.Паппэ:
Значит, символической…
И.Задорин:
Да, но все же она была! Для нас в проекте был важен организационно-технологический принцип оплаты экспертной работы, а не величина этой оплаты, которую в достойном варианте мы сами без внешней поддержки, конечно, обеспечить не могли. Следует также сказать, что некоторые эксперты справлялись с заполнением анкеты за 15-20 минут, хотя я понимаю, что ценность экспертной оценки определяется не столько потраченным временем, а прежде всего квалификацией эксперта, которая очень дорога. Когда постоянная панель была сформирована, мы разослали приглашения – вместе с анкетой, призванной уточнить используемое понятие «политической напряженности» и его компонентный состав. Несмотря на летний период, возврат анкет составил целых 27%. В конце концов, 33 человека согласились на участие в мониторинге. В итоговую панель вошли 35 экспертов. (Слайд 5.)
Вообще говоря, для формирования адекватной экспертной выборки в экспертных опросах принято делать кросс-референции, опрашивая экспертов, кого из группы они сами готовы признать экспертами. Есть разные критерии «экспертности» группы. Например, если 2/3 группы так говорят о 2/3 группы, то экспертная группа считается сформированной. Это требование было нами выполнено, но по этическим соображениям я не буду оглашать его конкретные результаты. (Слайд 6.)
Опираясь на обширный массив литературы, мы выбрали 52 компонента-фактора «политической напряженности» и предложили экспертам указать десять наиболее значимых из них. Первая десятка для нашей страны оказалась ожидаемой: уровень коррупции в органах власти и административных структурах, неспособность политической элиты к стратегическим решениям, острота этнонациональных (межэтнических) противоречий и т.п. (см. слайд 7). Мы опасались, что многие факторы будут оценены одинаково высоко и не произойдет их дифференциации, но эти опасения не оправдались. В ходе осуществления проекта список основных компонент ПН уточнялся еще дважды, и мы получали некую динамику, показывающую, что в разных политических ситуациях акцент делается на разных факторах. «Коррупция» появлялась устойчиво на протяжении полутора лет, «степень социальной дифференциации» летом прошлого года оценивалась ниже, чем сейчас, и постепенно становится все более важным показателем. Острота проблемы иммиграции, наоборот, сократилась. Не стоит, впрочем, полагать, что это связано с решением проблемы: по всей вероятности, ее значимость лишь снизилась на фоне роста важности других проблем. (Слайд 8).
Мы подсчитывали два индекса напряженности – как мы их назвали, «горячий» и «холодный». Понимая, что исследуем сложное понятие, мы, с одной стороны, задавали прямые вопросы, например: «Как Вам кажется, насколько велика политическая напряженность сегодня?» Ответы на них давали информацию для «холодного» индекса, без дезагрегации сложного понятия на отдельные компоненты. С другой стороны, ответы на вопросы относительно топовых проблем составляли основу для индекса «горячего». В результате мы получали общий и компонентный показатели напряженности. (Слайд 9).
В названиях индексов использовалась следующая метафора. Представим себе, что наша политическая ситуация «подогревается» 52 газовыми горелками. Но некоторые из них совсем выключены («холодные»), некоторые горят еле-еле (не делают заметного вклада в общую температуру), а вот 10 выделенных экспертами очень горячи. Поэтому индекс, основанный на измерениях 10 главных компонент ПН, мы и назвали горячим. А индекс, основанный как бы на совокупности всех факторов (в том числе «холодных»), назвали «холодным». Хотя, и я скажу об этом в дальнейшем, «холодный» индекс оказался более чувствительным к изменениям внешнего контекста.
Шкала была самый простой, пятибалльной. Понимая, что опросы должны быть очень быстрыми, синхронизированными, и их надо проводить в одной и той же политической ситуации, чтобы она не успела измениться, мы искали компромисс между сложностью и «экономичностью» измерения. (Слайды 11-12).
Формула расчета индексов выносится на дискуссию (см. слайд 13). В формулах мы учитывали возможный риск того, что при такой шкале индекс будет «болтаться» туда-сюда, и мы просто не сможем интерпретировать его колебания. Поэтому настоящее состояние всегда привязано к предыдущему: фактически учитывается, какова ситуация сегодня, и как она изменилась по отношению к прошлой, то есть в формулы вводится еще само изменение (ему присваивался меньший вес).
Я.Паппэ:
То есть веса прошлого и настоящего не одинаковы?
И.Задорин:
Да, пониженное значение только у «дельты». Из 33 рассылаемых анкет регулярный возврат был около 23-25, ротация происходила незначительная: можно сказать, что имелась постоянная экспертная панель. Кроме того, был высок коэффициент согласованности. Например, ответ на вопрос, насколько «горяча» компонента коррупции, насколько высок ее вклад в напряженность, показывает, что в 2/3 экспертной группы существует доминирующая точка зрения (см. слайд 14). Но в других вопросах имеет место и разброс. Отмечу, что мы не отсекали крайние значения и не выводили из нашей методики те показатели, по которым существовал разброс.
Если честно, первые полгода мы провели в страхе: индекс все время рос, и возникало подозрение, что прирост обеспечивает сама формула индекса. Но когда после выборов президента было отмечено снижение политической напряженности, нам показалось, что что-то реальное все-таки замеряется, что методика реагирует на изменение политической ситуации. «Горячий» компонентный индекс логичным образом более устойчив, а «холодный», то есть общая субъективная оценка состояния политической среды колеблется более интенсивно – это тоже согласуется со здравым смыслом.
Мы понимаем, что не выработали абсолютную шкалу, но мы измеряли потенциал политических изменений (см. слайд 15), и динамический график интуитивно соответствует событийному ряду, сохранившемуся в памяти. Примерно до периода президентских выборов он растет, потом заметно «проседает», а сейчас плавно понижается. Вроде бы действительно можно мерить политическую напряженность.
Подытоживая, сформулирую и адресую аудитории очень важные для меня вопросы относительно ключевых в каждой системе измерения параметров («объект», «предмет», «инструмент», «шкала»). Прежде всего: можно ли мерить «политическую напряженность» для страны в целом? Можно ли это понятие интерпретировать как «потенциал политических изменений» и затем дезагрегировать на наиболее важные компоненты? Можно ли использовать как инструмент измерения экспертов, и какие ограничения вы бы предложили для формирования экспертной панели? Требуется ли как-то модифицировать шкалу?
Сегодняшняя презентация связана с временным (я надеюсь, что временным) закрытием проекта – средств на его продолжение пока у нас больше нет. Но если мы найдем новый источник финансирования, то исследование продолжится – уже с учетом ваших критических замечаний.
С.Каспэ:
Первый вопрос – о соотношении модели и «физического смысла», стоящего за ней. Если я верно понял, индекс политической напряженности, равный 100%, означает, что изменения неотвратимы?
И.Задорин:
Да. А 0% – что ничего не произойдет.
С.Каспэ:
…И мы видим, что индекс близок к 100% довольно давно, но ничего особенного тем не менее не происходит. Каков «физический смысл» такой ситуации? Как долго она может находиться в точке кипения? Между прочим, это вопрос об адекватности объекта исследования: трудно представить, что высокий потенциал изменений никак не конвертируется в сами изменения.
И.Задорин:
На мой взгляд, конвертируется. Снижение индекса показывает, что изменения произошли: для кого-то они недостаточные, но некоторыми уже воспринимаются как действительно снижающие напряженность. На первом этапе исследования мы искали зависимость, привязку индекса к событийному ряду, понимая, что эксперты в принципе не должны на него так уж сильно реагировать – ведь напряженность как потенциал изменений может быть скрытой (как публичной, так и непубличной). Для этого мы брали яндексовский Топ-10 событий по частоте упоминаний (см. слайд 10) и спрашивали, какие из них повлияли на политическую напряженность. Выяснилось, что из топовых публичных событий лишь немногие связываются экспертами с реальными изменениями. Ваш тезис, что изменений не произошло, и основанный на видимых событиях, на мой взгляд, ложен. Однако при анализе экспертного восприятия, видимо, действительно надо добавлять вопросы относительно серьезности происшедших изменений, надо как-то вводить оценку ретроспективы, мы об этом думали.
Ю.Нисневич:
Потенциал «серьезных изменений»… Что есть «изменения», и что ими не является? Этот момент никак не отрефлексирован и не зафиксирован. Следующий момент более тонкий: изменения политической ситуации способны провоцировать как напряженность, так и апатию. Нет чистой антитезы «повышение» либо «снижение» напряженности: я бы одновременно хотел наблюдать и происходящее с апатией.
И.Задорин:
Сама метафора «напряженности», конечно, имеет больше отрицательных коннотаций, но с самого начала была оговорена ее смысловая нейтральность для нас.
Ю.Нисневич:
Согласен, но это все равно разные понятия: говоря «апатия», я подразумеваю просто снижение интереса. Другой, более интересный вопрос. В самом начале было сказано, что исследуется «восприятие». Но именно латентные изменения таким образом не замеряются (как показывает, например, известный индекс восприятия коррупции). Мы в свое время проводили эксперимент – можно выявить «валентность» такого восприятия. «Прямая» социология на это не способна, а экспертная – способна. Но самое для меня непонятное – количество экспертов! Восприятие сейчас измеряют тысячами респондентов, есть такие исследовательские проекты. А у Вас – всего 35…
Я.Паппэ:
35 человек уже достаточно, чтобы провести эксперимент на устойчивость оценок. Также ясно, что эксперты имеют разные политические позиции, поэтому в принципе надо разбить экспертную панель по политическим позициям участников – и посмотреть, как они влияют на их оценку ситуации.
А.Минеев:
А еще можно было бы «пошевелить» группу на предмет ее гомогенности, попытавшись понять, кто в ней инсайдер, а кто, так сказать, «фенолог», – и как это влияет на экспертные оценки.
Ю.Нисневич:
Вот, например, параметр социального расслоения всегда измеряется статистически, – была ли попытка оценить, насколько эксперты вообще чувствуют его, понимают его смысл?
С.Патрушев:
Если предположить, что измерялась не политическая напряженность, – то что тогда вы мерили? Я уверен, что вы измерили не субъективное восприятие, а нечто другое!
О.Савельев:
Идея привязать индексы к динамике событий хорошая: я бы даже попытался указать их на графике («выборы Президента», «разгон демонстрации 6 мая» и др.). Кроме того, посмотрите, пожалуйста, как делается опрос Левада-центра для населения: «Какие события последних четырех недель запомнились Вам более всего?» Думаю, будет интересно сравнить.
А.Кулик:
Как бы Вы разнесли социальную и политическую напряженность и как их, следовательно, возможно совместить в одном показателе?
С.Хайкин:
Стоит разделить содержательную и методологическую сторону исследования, сконцентрировавшись на последней. Эксперты могут быть и нашими коллегами, и «трудящимися», потому что они именно «знающие». 30 человек достаточно: у биологов, например, 5–7 уже очень много. Но что значит «быть экспертом»? Возможно, мы все «единый эксперт», то есть просто воспроизводим довольно консолидированное мнение? Я бы, учитывая предмет экспертизы, apriori определил бы эксперта как того, от кого зависят политические изменения. Подходит ли это определение к вашей экспертной панели?
А.Райков:
У меня создалось впечатление, что это инструмент позволяет еще и управлять ситуацией. Можно ли, например, используя его, целенаправленно снижать политическую напряженность?
И.Задорин:
Среди прозвучавшего я бы выделил две группы вопросов: о декомпозиции понятия «политическая напряженность» и о качестве экспертов. Во-первых, относительно более сложного понятия «социальной» напряженности могу сразу сказать, что нам с коллегами не удалось найти адекватной формулы ее измерения. Были гипотезы, что в исследовательский аппарат должны входить и субъективные показатели социального самочувствия, и показатели информационной среды, и объективные показатели экономического состояния и проч. Но в результате получалось слишком туманное, размытое понятие, отдельные компоненты которого оказывались слабо связанными друг с другом.
Отвечая на важный вопрос, «что же мы все-таки измерили, если не политическую напряженность», я бы сказал так: мы измерили если не восприятие напряженности, то по крайней мере ожидания перемен – их рост весной и снижение летом. Осуществимо то, что уже есть в представлениях: если ожидания растут, то этим повышается вероятность ожидаемого события.
Ю.Нисневич:
Мы измеряли коррупцию, и с ней не так!
И.Задорин:
Даже если мы измеряем не реальный потенциал изменений, а их ожидания, то они все равно во многом определяют перемены. Вспомним теорему Томаса.
Некоторые из факторов-компонентов ПН верифицируемы статистикой, но очевидно, что далеко не все, полностью протестировать модель таким образом нельзя.
Насколько наши эксперты качественны как инструмент измерения? Еще раз обращаю внимание на их список (см. слайд 6): здесь представлены и разные политические лагеря, и разные источники финансирования и т.д. и т.п… Строгого понятия репрезентативности экспертной выборки не существует, но мы можем выделять отдельные экспертные подгруппы и стремиться к тому, чтобы в выборке были равномерно представлены они все. Что и было сделано нами «в ручном режиме».
Один из важных вопросов – как строить выборку, заведомо чувствительную к предмету. Видимо, для начала надо хотя бы попытаться отрефлексировать политические позиции экспертов относительно перспектив политических изменений.
Мы не очень удовлетворены результатами нашей работы с точки зрения оценки устойчивости оценок. Тут еще много несделанного. Была идея «взвешивания» экспертов, чтобы вся группа прорейтинговала каждого из своих участников, чтобы затем вычислить веса и ввести их в формулы (чем больше «экспертность», тем больше вес). От этого мы пока отказались, потому что вес, как правильно говорит коллега Хайкин, должен считаться на основе ретроспективности, то есть правильности предсказаний. Проверяя устойчивость экспертных оценок по подвыборкам, мы пытались узнать, что будет, если из выборки устранить пришедших именно на конкретный опросный тур. Оказалось, что результат практически не сдвигается. Действительно, простого деления на подгруппы мы не делали, поэтому в будущем надо проверить устойчивость экспертных оценок и таким образом.
Вместе с тем не могу согласиться с предложением коллеги Хайкина о том, что в состав экспертной группы по измерений потенциала изменений должны входить такие «эксперты», от которых эти изменения могут зависеть. Попытки привлечения в разные экспертные группы действующих субъектов политики предпринимались неоднократно, и все они заканчивались констатацией факта: оценки политиков очевидно были окрашены соответствующим позиционированием «эксперта» и его заинтересованностью во вполне определенных оценках.
Отвечая на вопрос коллеги Райкова, могу сказать, что «политическая инженерия» на основе данных нашего проекта и возможна, и нет: некоторую информацию можно получить из рейтингов главных компонент напряженности. Политик может или пытаться одновременно решить все 52 проблемы, или, учтя их разную значимость в глазах экспертов, пытаться сориентироваться в направлениях «главного удара». Грубо говоря, решение проблемы коррупции снизит напряженность на столько-то, социального расслоения – на столько-то…
С.Каспэ:
Но надо учитывать, что использование результатов исследования в качестве руководства к действию способно сыграть неоднозначную роль. Мы тут на прошлом семинаре пришли к выводу, что «антикоррупционная кампания… имеет большой революционный и антигосударственный потенциал» и что пункт «разоблачение коррупции» впору включать в состав 275 статьи УК – «Государственная измена»… То есть если начать бороться с коррупцией, то политическая напряженность повысится, а не понизится, что, кстати, хорошо показывают и последние события.
А.Минеев:
Возникает историческая аналогия с упомянутым коллегой Каспэ случаем борьбы с коррупцией: что было бы, если бы измерялась политическая напряженность в период с января по апрель 1991 г.? Она была бы безумно высокой! К августу пошел ее спад, но именно это создало угрозу для узкого круга лиц, в этой ситуации организовавших ГКЧП. Кроме того, фазовый переход может долго не наступать, пока нет флуктуаций: пока кто-то не плюнет в озеро, оно не замерзнет. Возможно, поэтому плавная кривулина вашего графика и не впечатляет неспециалиста.
И.Задорин:
Во-первых, уже в самом начале работы мы пытались просчитывать презентационные риски нашей методики: при пилообразном графике возможно решить, что наши эксперты слишком эмоциональны, что измеряют «от балды», поэтому в саму формулу должен быть заложен дополнительный механизм устойчивости индекса. А теперь, получается, что уже устойчивость оценок вызывает вопросы! Я не знаю, какой график кажется коллегам более подходящим, но сам считаю, что плавный лучше, поскольку описывает сложное понятие, по отдельным компонентам которого возможны колебания, но суммарный индекс, по всей видимости, должен быть более монотонным.
Во-вторых, если при анализе ситуации 1991 г. мы допускаем, что эксперты могли измерять потенциал изменений, опираясь не только на публичную, но и на скрытую информацию, то следует признать, что они уже в мае знали бы: многие элитные люди очень не хотят Союзного договора. И такие ожидания присутствовали. А значит, индекс политической напряженности как потенциала серьезных событий должен был расти.
Я.Паппэ:
Я не политолог, но для себя подобные политологические измерения разделяю так: «уровень Задорина» и «не уровень Задорина». Это, конечно, «уровень Задорина». Однако сделаю два замечания. Во-первых, «эксперт» – это специалист по определенному предмету, поэтому надо говорить об экспертных представителях какого-то конкретного сообщества. Во-вторых, три основных показателя из прозвучавших («коррупция», «межнациональные отношения», «социальное расслоение») – мощные, инерционные и долгосрочные; они изменяются в течение длительного исторического времени. Разные процессы происходят с разной скоростью, что надо учитывать.
И.Задорин:
Конечно, надо попытаться провести согласование различных «времен», характерных для разных компонентов политической напряженности, и, возможно, некоторые убрать.
С.Патрушев:
В России политическая дифференциация экспертов (как и многих других участников социальных процессов) происходит исключительно по линии лояльности /нелояльности к власти. Поскольку политическое – это социетальное, надо учитывать соотношение повседневности и публичности: раскол в элитах не имеет отношения к ощущению социальной дифференциации.
Н.Андреенкова:
Проекты Задорина всегда пионерские, и этим они интересны. Все же такую сложную проблему не охватить одним экспертным опросом, иначе мы будем мерить только то, как элиты воспринимают друг друга. Тема коррупции в вашем опросе, как мне кажется, возникла именно потому, что о ней стали говорить. На самом деле этим понятием просто замещается потребность в законности и в правовом государстве. На социетальном уровне проблемы будут другими, не такими, как у экспертов, и как совместить социетальный и экспертный уровень – действительно ключевой для проекта вопрос.
И.Задорин:
Я не случайно рассказывал историю проекта: он был вызван к жизни не только нашим академическим интересом, но и конкретным финансовым институтом. Во всем мире также измеряют напряженность в практической перспективе: когда будут большие изменения, следует притормозить инвестиции, а когда есть определенность, можно вкладывать средства. Лучше придавать значение не самому понятию напряженности, а его смыслу (потенциал политического изменения). Прикладной смысл превалирует, поэтому в некоторых проектах приходится намеренно упрощать модель, что связано прежде всего с необходимостью ее перевода в практическую, инструментальную плоскость.
Надо сказать, что мы пытались построить публичный прикладной институт, работающий не разово, а устойчиво и воспроизводимо, и поэтому пытались найти постоянного партнера в виде известного информационного издания. Это было бы классическим «западным» решением, но… В России СМИ, как известно, привыкли брать готовое и принципиально не заказывают оригинальных исследований. Будем искать другие решения с финансированием.